не мог, как мало времени на это главенствование ему было отведено.
Перед Бабковым предстал настолько разношёрстный коллектив обормотов, что задача выявления потенциальных вожаков и превращения их в сержантский состав, на котором всё держится в армии, казалась невыполнимой. Разброс в персонажах варьировался от долговязого Джона Афипского, Никулин рядом с которым отдыхал, до добродушного и открытого душой Серёги Фёдорова, с которого, потом писали образ Леверн Хукс в «Полицейской академии». Были здесь и сыны генералов и полковников. Но генералы и полковники, добившись личной встречи с Санычем, не настаивали на особых привилегиях для своих отпрысков, а покорно просили «сделать человека из этого подлеца». И за все последующие годы Андрюха не смог никого отнести к данной категории. Хотя ангелов тут не было, это точно.
За пять лет было всякое. Это были и пять лет «залётов», и пять лет «муштры», и парадных коробок, ставших украшением города, и учёбы, и нарядов, и караулов, и свадеб, иногда и драк. Иногда было стыдно за кого-то, чаще за себя. Но после Можайки Андрюха ни разу не сталкивался с подобной подлостью. Данная зараза просто не имела шансов прижиться на курсе Бабкова. Казак «до мозга костей» Саныч практиковал доведение курса до бешеного исступления, подводя к черте, но не переходя её. Пять лет искоренения пофигизма, малодушия, слабостей, стукачества, воровства и прочих низменных мерзостей под девизом «не заставляйте меня шашку вынимать» сочетались с пламенными речами об истинном смысле офицерской доблести и её проявлении в повседневной жизни и не могли не сказаться на психике каждого.
Привитая стойкость к «залётам» и способность выслушивать приговор, глядя в глаза, создала у старшего офицерского состава училища отношение к определению «бабковец» как к диагнозу. И многие, поймав курсантов на мелких нарушениях, порой просто махали рукой и уходили восвояси. До крупных залётов бабковцы старались не доводить, так как приговор выносил Начальник Курса, что воспринималось равносильно расстрелу. Но выносить такие приговоры своим курсантам Саныч не позволял никому другому. Вытаскивая раздолбаев из лап жаждущих крови полковников и генералов и проявляя готовность стоять до конца за каждого, Саныч мог потом «испепелить взглядом», возбуждая непреодолимое желание провалиться сквозь землю.
У Саныча просматривалась некая дифференцированная методика. Любителей покачать права он не ломал любой ценой, а методично задалбывал. Терпил же старался довести до нормальной реакции на прессинг и заставить показать зубы. Талант сочетать крайнюю жёсткость, но без срыва в беспредел и унижения, с индивидуальным подходом со временем выковывал у курса тот стойкий и сплочённый дух большой семьи, о котором на гражданке слышал Андрюха. Пройдя после выпуска своего курса многие круги ада, поучаствовав добровольно во всех военных конфликтах девяностых и начала нулевых, потеряв двух своих сыновей, Саныч ни разу не проявил намёка на сломленность