в белесую муть полусознательного.
Прошло ещё три года, и вдруг ему опять стало чего-то недоставать, и началось это именно тогда, когда он встретил на пристани ту пару…
Они были похожи, он и она. Одинаково высокие лбы и тронутые сединой прядки над ними. Причём и смотрели они – явно в одну сторону, понимали друг друга с полуслова. Прежде такое не попадалось ему на глаза. Он изучал их весь вечер.
А они долго гуляли по берегу, потом, сидя на большом валуне, что-то ели из одного кулёчка, пили из одной пластиковой бутылки. Он не нашёл предлога, чтобы подойти и заговорить.
Не правда ли, странно для его профессии? Но ведь он уже и не был врачом, скорее одним из пациентов Господа Бога…
Она была красива той возрастной красотой, которая обретается жизненным опытом, ясностью мысли и внутренним благородством.
Мужчина был чуть моложе, но явно более потрёпан жизнью. Ожесточение проглядывало в его чертах и жестах. Но женщина, словно обволакивая его теплом и заботой, легко справлялась и с этим…
Борис Николаевич попытался представить их в домашней обстановке, где-нибудь между фикусом и книжными полками или на кухне за чашкой чая, и ему вдруг нестерпимо захотелось тепла, захотелось, чтобы кто-то и ему укрыл от ветра колени полой расстёгнутого плаща или поправил сбившуюся на затылок кепку.
И тогда у него созрел план, вернее, появилась цель. Он стал искать её, свою половинку, или хотя бы четверть: ведь не всем же так везёт. Он искал её в магазинах и на рынке, у аптек, больниц и библиотек, а более всего – в уединённых местах, куда её непременно должна была толкнуть та же жажда, что с недавних пор неотрывно владела им.
Иногда его просто ужасало, что ни в праздничной толпе, ни в похоронной процессии ему вообще не попадалось ни одного, с его точки зрения, человеческого лица, куда уж там женского. Мужские лица зачастую были свиными или деревянными. А женские – злобно-самодовольными и презрительными.
Часто встречались женщины, у которых вообще не было лица, так… белесая мятая тряпочка.
– Совсем сожрали бедную… – думалось ему тогда, и он спешил отвести взгляд, как отводят его при виде раздавленного голубя.
Как-то в конце мая, гуляя вдоль побелённой кладбищенской стены, он наткнулся на афишу местного заводского клуба. Название спектакля показалось интересным. «Дороги в никуда». И он решил зайти.
До спектакля оставалось минут двадцать, и Борис Николаевич невольно принялся разглядывать вывешенные в фойе портреты актёров и актрис. Третьей слева была Она, никакого сомнения.
Он давно уже мысленно рисовал именно это лицо, сжился с ним, выбрал его из тысяч, полюбил каждую чёрточку. И прядка надо лбом была чуть тронута белесым серебром, серебром работы души человеческой, мук её чёрных, терзаний её светлых…
Он заглянул в программку и узнал, как её зовут. Хотя, почему – узнал?.. Он и прежде чувствовал