зеркала на господина директора смотрело его собственное лицо. Немолодое, усталое, с грустными морщинками вокруг глаз.
«Какой уж тут клоун, – вздохнул директор. – Хорошо, сегодня обойдется… А завтра? Что делать завтра?»
Директор открыл ящик подзеркального столика. В самом его уголке завалялась старая коробка с остатками высохшего грима. Краска уже была почти вся вычерпана, и только в уголках маленьких железных лоточков еще было что выковыривать спичкой.
Директор наковырял сухого грима и раскрасил себе лицо.
Красный нос, белое лицо, черные галочки вокруг глаз. Еще директор пририсовал себе веснушки.
Получилось, на его взгляд, так себе.
– Не так уж и плохо, – услышал директор за спиной. С улицы к окну подошла Аделаида Душка. Она разглядывала директора, наклонив голову.
– Думаешь, все поймут, что я клоун? – с надеждой спросил директор.
– Не сразу, но поймут, – ободрила его Аделаида. – Правда, у меня есть одна хорошая мысль.
Вы помните, что лошадь Аделаида была очень умная. Она умела не только читать, но и писать. И теперь она протягивала господину директору кусочек картона, на котором было что-то нацарапано крупными буквами.
– Что это? – спросил господин директор.
– Видите, тут написано «КЛОУН». Мы повесим эту табличку вам на спину, и тогда все, даже те, к кому вы повернулись спиной и кто не видит вашего грима, прочитают и догадаются, что вы не господин директор.
Директор закусил губу. Ходить с табличкой на спине ему очень не хотелось. Но с другой стороны, может быть, Аделаида права – это спасет положение. Ведь когда мы читаем в книге слово «клоун», нам тоже не показывают ни настоящих бубенчиков, ни пуговиц, ни кантиков, ни красного носа – но мы видим все это как наяву за черными буквами на белой бумаге.
Господин директор никогда еще не шел по своему собственному цирку с таким замиранием сердца. Директору казалось, что коридорчик, ведущий к занавесу, за которым открывалась арена, был возмутительно короток. Как ни старался господин директор оттянуть миг выхода на арену, но время неумолимо. И вот аплодисменты публики вознаградили старание акробатов, занавес распахнулся – и на нетвердых ногах господин директор вышел на арену. На самую середину.
– А… оты… я… – выдавил из пересохшего горла директор, не в силах поднять глаза на публику.
«Черт побери, – думал он, – какая это каторжно трудная работа, оказывается!»
В рядах зашептались: «Что? Что он сказал? Кто это?»
– А вот и я! – собравшись с силами, погромче сказал директор и растерянно оглянулся.
Надо было что-то делать. Клоун Пе в первом выходе обычно начинал громко плакать, выпуская струйки воды из закрепленных у глаз трубочек. В кармане у него была резиновая груша, он нажимал на нее, одновременно изображая громкие рыдания.
Дальше Пе произносил текст, который господин директор знал наизусть.
Но без фонтанчиков слез происходящее было бы