всегда, разъехались в разные стороны, и оба больше не заговаривали ни о двух секундах, ни о тайне Байрона. И Байрон потом пришел к заключению, что это даже к лучшему: он опасался взваливать на плечи друга столь тяжкое бремя. Иногда у Джеймса был именно такой вид, когда он тащился следом за матерью, низко опустив худые плечи и понурив голову, словно все свои немалые знания он ухитрился запихнуть в ранец, ставший теперь поистине неподъемным.
Были у Байрона и другие соображения: теперь, когда школьная неделя позади, впереди маячит уик-энд и неизбежный приезд отца, а значит, достаточно самой маленькой ошибки, и отец сразу догадается насчет Дигби-роуд. Дома Байрон с бешено бьющимся сердцем наблюдал за матерью – как она приносит из сада и ставит в вазы свежие розы, как укладывает волосы феном, как проверяет время по телефону, чтобы убедиться, что ее наручные часики идут точно. И пока Дайана носилась из комнаты в комнату, проверяя, чистые ли полотенца в ванной, и поправляла стопку «Ридерз Дайджест» на кофейном столике, Байрон незаметно пробрался в гараж и в очередной раз самым внимательным образом осмотрел «Ягуар», светя себе фонариком, но опять никаких следов наезда не обнаружил.
Они ждали отца на станции вместе с другими встречающими – по вечерам в пятницу там всегда собиралось много народу. Было все еще слишком жарко, чтобы торчать на солнцепеке, и они спрятались в тень у ограды на дальнем конце платформы и чуть в стороне от остальных. В конце концов, думал Байрон, отец каждый день у себя в банке имеет дело с людьми, и вряд ли ему будет приятно, если, сойдя с поезда, он увидит, как мама оживленно болтает с кем-то. Ждали они довольно долго, и Дайана то и дело доставала из сумочки пудреницу и смотрелась в зеркальце, проверяя, все ли у нее на лице в порядке. Байрон тем временем учил Люси определять время, сдувая семена с головок одуванчиков, но воздух был настолько плотным и неподвижным, что даже эти легкие семена улетали не особенно далеко.
– Вот и тринадцать часиков пролетело, – пела Люси, – а теперь пятнадцать…
– Ш-ш-ш, тише вы оба, – сказала им мать. – Вон поезд подходит.
На привокзальной площади захлопали дверцы автомобилей, матери с детьми устремились на перрон. Там, где до этого висело неподвижное белое марево жары и царило почти полное безмолвие, теперь началось буйство красок, движение, смех.
Байрон хорошо помнил, как однажды они опоздали встретить отца – это случилось, когда мать еще не умела водить машину, – и приехали на такси. В такси Сеймур, разумеется, не сказал ни слова – невежливо выказывать недовольство при посторонних, – но стоило им войти в Кренхем-хаус, и тут же разразилась гроза. Неужели Дайана не понимает, как это унизительно, когда он, один-единственный из всех, остался стоять на платформе? Неужели ей это безразлично? Нет-нет, твердила она, она просто чуточку ошиблась, не рассчитала время. Но отец не унимался. Ошиблась? Она что, не умеет определять время? Неужели и этому мать не удосужилась ее научить? Байрон даже под одеяло спрятался и плотно зажал уши руками, чтобы не слышать. Но каждый раз, стоило чуть разжать руки, до него доносился плач матери и гневный рев отца, а потом, несколько позже, из их спальни послышались совсем другие звуки,