что ему казалось, будто он размышляет о важных вещах и принимает какие-то решения, но стоило проводнику объявить, что они приближаются к цели, как все эти мысли вылетели из головы, сменившись совершенно другими.
Он пропустил дозорных вперед и поднял правую руку, призывая остальных к предельной осмотрительности. Кони пошли шагом, изредка переходя на мелкую рысь. Отряд пересек ручей в овраге и поднялся по склону к роще, на краю которой были установлены десятка три выдолбленных сосновых стволов, вокруг которых с гудением роились пчелы. Предосторожности оказались напрасными: бортники сбежали еще до появления сколотов, заприметив дозорных, подкравшихся к пасеке. Охранять хозяйство оставили древнего старика с белой бородой по пояс, рассудив, что спрос с него невелик и обижать его незачем. Выцветшие глазки его смотрели благожелательно и немного бессмысленно, как у ребенка.
Амизак направил к нему людей с расспросами: кто и где обитает в этих краях, велико ли войско у местного правителя и так далее. Пока они расспрашивали бортника, остальные воины разоряли пчелиные жилища, набивая медом рты, сумки и горшки. Чтобы не выдать себя, пчел дымом не травили, и, разъяренные вторжением, они нещадно жалили грабителей. Воздух так и дрожал от их усилившегося гудения.
Одна пчела запуталась у Амизака в бороде, другая ужалила в бровь. Он и Октамис поднялись на пригорок, продуваемый ветром, чтобы наблюдать за происходящим оттуда. Распухший, но веселый воин подвез им в шлеме тающие соты и поспешил обратно, кутаясь в плащ. Прискакал допросчик, сказал, что старик лепечет что-то, но наречие его непонятно, так что толку от него никакого.
– И пчелы его не кусают, – сообщил допросчик. – У меня вон как рожу разнесло, а этому старому хрычу хоть бы что. Мы тут посовещались. Может, его медом намазать и головой в дупло сунуть? Поглядим тогда, какой он заговоренный.
– В дупло не надо, – решил Амизак, – а зарезать придется. Не то сболтнет своим, что чужие были.
– Пощади старика, вождь, – попросил Октамис.
– Тебе-то что за дело?
– Он и сам вскорости помрет – из него труха сыплется. Нет смысла в его казни. Те, кто его бросил, сами уж давно своих оповещать побежали.
Сказанное было чистой правдой. Именно это обстоятельство разозлило Амизака. Кто любит признавать свои ошибки? Правителю это особенно неприятно.
– Здесь мое слово приказ, – напомнил он ворчливо.
Октамис взглянул на него исподлобья.
– Кто бы спорил, вождь, – произнес он примирительно. – Я же прошу только. Решать тебе.
– Жалко деда стало?
– Выходит, что так.
– Сердце у тебя чересчур мягкое, – сунув в рот сочащийся желтый воск, Амизак пожевал и добавил, усмехнувшись: – Как мед.
– Но не такое сладкое, – засмеялся Октамис.
Вождь тоже не удержался от улыбки и махнул гонцу, чтобы старика оставили в покое.
– Где же селение искать? – пробормотал он после того,