а среди необходимых одни необходимыми для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – просто для жизни. Если при таком рассмотрении не допускать ошибок, то всякое предпочтение и всякое избегание приведет к телесному здоровью и душевной безмятежности, а это – конечная цель блаженной жизни. Ведь всё, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; а когда это, наконец, достигнуто, то всякая буря души рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему, и чего-то искать, словно для полноты душевных и телесных благ. В самом деле, ведь мы чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия, а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Потому мы и говорим, что наслаждение есть и начало, и конец блаженной жизни; его мы познали как первое благо, сродное нам, с него начинаем всякое предпочтение и избегание и к нему возвращаемся, пользуясь претерпеванием как мерилом всякого блага» [2, с.402-411].
Подобное счастье напоминает состояние отдельно стоящего крепкого растения, которое никто и ничто не тревожит и которое никому не нужно. Но человек не растение и должен искать счастье в постепенном приближении к желанному образу, который он сам создал в своем воображении, что несовместимо с состоянием покоя и безмятежности.
Аристотель (384-322 гг. до н. э.) определил счастье как «деятельность души в полноте добродетели» [8].
Таким образом, путь к счастью, и его главный аспект – это нравственность в рамках деятельного разума, дающего также своего рода удовольствия и приводящее к удовлетворению жизнью в целом, поскольку счастье как совершенство выбирает добродетель, а добродетель непосредственно переходит в счастье.
Тут Аристотель совершает сразу две ошибки.
Во-первых, он опять же сводит счастье к удовольствиям, но иного рода по сравнению с природными, тогда как удовольствия не имеют никакого непосредственного отношения к зыбкому облаку самого совершенного и самого желанным, как представляется человеку по крайней мере в данный момент, обозначаемого им счастьем, являясь всего лишь «приводным ремнем» жизни, делая ее не столь отвратительной.
Во-вторых, Аристотель полагает возможным через добродетель реально достигнуть счастья, но счастье, как сугубая абстракция, присутствует в бытии лишь виртуально – к нему можно стремиться, но достигнуть его невозможно.
Иначе говоря, счастье как высшее благо недоступно для человека в реальной жизни. Оно выполняет роль маяка, свет которого каждому мнится по-своему в соответствии с выбираемыми средствами для сближения с ним и мечтами о будущем. Но этот свет исходит из иного пространства, которое не имеет прямого отношения к текущей реальности, и его можно только прозреть, но не достигнуть.
Если античные философы ищут счастье в реальной жизни, то восточные философы в материальном мире его не отмечают.
Однако в личной жизни, по их мнению, счастье вполне достижимо, если приобрести хорошее жилище, отличную