редко и с трудом находят между собой компромисс умеренного срединного типа, «берем лучшее – отбрасываем худшее». Они то вступают в скоротечный симбиоз, сохраняя все свои грани и ничего не отбрасывая, то находятся в диалектических отношениях дружбы-борьбы, то одерживают победы друг над другом.
В связи с этим любопытным представляется взгляд классиков русской национально-консервативной мысли на проблему революции. Считая (и это естественным образом вытекает уже из самого консервативного имени) революционную смуту делом крайне предосудительным и не богоугодным, они тем не менее готовы были в самых крайних случаях признавать революцию полезной, если она хотя бы национальна. Так, выдающийся русский мыслитель, публицист и экономист С.Ф. Шарапов, сравнивая первую русскую революцию 1905–1907 годов и французскую революцию 1789 года, писал: «Французская революция была не только национальна, но, можно сказать, крайне преувеличенно национальна. Никакие инородцы в ней не участвовали, а вся остальная Европа шла на ее усмирение. Патриотизм самих французов был так горяч, что за одно подозрение в его недостатке господа революционеры без церемонии рубили головы… На свою национальную революцию французские патриоты несли патриотически свое, иногда последнее, достояние». Сложно не заметить некоторую идеализацию Сергеем Федоровичем галльской смуты, однако в целом мнение весьма примечательно. Уже упомянутый Лев Тихомиров поначалу приветствовал Февральскую революцию, полагая – как вскоре выяснилось, совершенно напрасно – ее актом национального оздоровления и модернизации; сверх того, он даже одно время симпатизировал Керенскому, близоруко видя в нем личность сильную, волевую и харизматичную. Нельзя не вспомнить и активное участие в Февральской революции одного из лидеров отечественного правого консерватизма – Владимира Пуришкевича.
Каким образом наш национальный дух приобрел сей дуэт монументального консервативного державничества и лихого безудержного бунтарства, то обильно орошающий в бескомпромиссной внутренней схватке русскую землю русской же кровью, то показывающий впечатляющие созидательные результаты на поприще вольного либо невольного соработничества? И главное, за счет чего в 1917 году триумф праздновал именно русский бунт, пушкинские слова о коем слишком хорошо известны, чтобы лишний раз их повторять?
История любого государства и любого народа, тем паче если речь о народе великом, славном и играющем заметную роль на мировой арене, представляет собой вереницу крупных и не очень крупных потрясений и коллизий, оставляющих свою зарубку в национальном сознании. Когда эти зарубки, накладывающиеся друг на друга и резонирующие меж собой, достигают объема критической массы, происходит взрыв. Даже погашенный, преодоленный и сыгравший в целом благотворную роль, этот взрыв сам становится зарубкой в числе тех, что приведут (могут привести) затем к новому взрыву.
Россия и русский народ не являются здесь каким-либо исключением. Возьмем хотя бы Англию, на первый взгляд кажущуюся