до поясницы.
Под ватником у старика ничего не было. Даже нательного белья. Голое тело с какой-то размытой, но огромной, во всю спину, татуировкой. На веревочном шнурке висел крестик.
– Поджигатель колхозного строя! – орал Иосиф.
И втаптывал, втаптывал незваного пришельца в майскую грязь, с подтаявшим поутру тонким ледком:
– Урка недоделанный, богоискатель! У параши гнил, а туда же – в борцы с Иосифом!
Я видел, что потертая на сгибах бумажонка выпала из рук старика. Фиолетовый, похожий на татуировку, штамп справки расплывался в луже.
К Иосифу уже бежали отец и братья Мангаевы, Усман с Резваном, заламывали ему руки, вязали полотенцем. Мама рыдала, упав ничком. Она первой пыталась оттащить озверевшего мужа от несчастного старика, но отчим ударил ее ладонью по лицу. Коротко и сильно. В уголках губ Иосифа закипала слюна.
Зэк, с разбитым в кровь лицом, нехорошо оскалился и выхватил из-за голенища сапога самодельный нож-финку. Одной рукой он держал за горловину походный мешок с подарками моей мамы, другой – свое оружие. Тонкое и узкое лезвие бликовало на солнце. Он отступал к близкому лесу, сплевывая сукровицу под ноги. Наконец он понял, что преследовать его больше некому. Иосиф, грязно матерясь и пуская пену, корчился, связанный полотенцем. «Простите меня, кормильцы!», – прохрипел старик и, тяжко чавкая разбитыми сапогами по жирной грязи, побежал в сторону леса.
На бегу он, это мы, Господи! Ел мамины пироги. Он их заталкивал в рот целиком, давился, глотая. Крошки сыпались на дорогу. Может быть, он думал, что сейчас его догонят и отберут мешок с подаянием.
И тут я понял, на кого похож старик.
Он был похож на человека из бабушкиной Библии. Одна из гравюр изображала нищих, слепых и калек, пришедших слушать Христа. Все происходило на берегу какой-то реки. Наверное, они пришли, чтобы избавиться от болезней и страданий. И странник, нарисованный крупно, на переднем плане, с котомкой в руках, был похож на зэка, пришедшего к нам во двор. Он был как бы старшим среди нищих. А может, он действительно был учеником Христа. Его апостолом. И он привел заблудших к своему пастырю.
Я не знаю, кто рисовал гравюры в той книге.
Библия бабушки Матрены не сохранилась.
Так он и бежал. В одной руке котомка с волочащейся по грязи веревкой развязанных лямок, в другой – пирожок. Он бежал голый, разорванная телогрейка валялась на дороге, втоптанная, как и документ о досрочном освобождении, в грязь.
Резван Мангаев подобрал ватник зэка и долго рассматривал полустертый белый знак на спине. Знак мишени.
Дед Мангаевых Айтык, сахалинский каторжник. Впрочем, как и мой дед – Кирилл Ершов. Вместе они сбежали с острова. По талому льду Татарского пролива дошли до материка. И здесь, в километрах сорока от портового городишки-поселения Николаевска-на-Амуре, заложили русскую деревню Иннокентьевку.
Айтык Мангаев был чеченцем. Его жена Зуйнаб – татарка. Строго говоря, я вырос во дворе и в доме Абдурахмана Мангаева, сына Айтыка.
У