даже юноша и девушка, но Дионис к ним не сразу присматривается.
– Дио, знакомься, – произносит наконец Гермес, его голос звучит до невозможности гордым. – Это Аполлон, чьих коров я бессовестно украл.
Юноша и девушка оба поворачиваются к ним, и тот, названный Аполлоном, улыбается широко и ослепительно, услышав звуки своего имени. Слишком ослепительно; Дионис моргает и взглядом прилипает к нему просто, к этой самой улыбке, не понимая, как оторваться, как перевести взгляд в сторону.
– А это его сестра Артемида, – продолжает Гермес. – У нас вроде как пополнение здесь.
Гермес руки на груди складывает, усмехается самодовольно и наблюдает за этой картиной, которую же сам и составил, которую собрал неровными продуманными мазками.
Артемида улыбается едва-едва, говорить из всех начинает тоже первой.
– Не могу сказать, что удивлена, но родственников чуть больше, чем мы ожидали.
– О, ты не представляешь насколько, – подтрунивает Гермес, а сам следит за тем, как Дионис и Аполлон молча смотрят друг на друга, слишком долго для обычного пересечения взглядами. – Ну вы тут знакомьтесь, у меня еще целая куча дел.
Усмехается собственным словам, отворачиваясь.
– Так как, говоришь, тебя зовут? – спрашивает Аполлон.
Катастрофа, думает Дионис, и оказывается не так далек от истины.
1201 год до нашей эры
Олимп одинокий, вроде бы вечно переполненный богами, но одинокий.
Дионис просыпается с этими мыслями, Дионис с ними засыпает и существует изо дня в день с ними. Постоянное тупое осознание. Неизменный факт. Шум вокруг не достигает вакуума, в котором он сам находится. Шум вокруг кажется шутливым и ненастоящим. Дионису здесь пусто и одиноко. И самую малость хочется напиться до желания бесконечно танцевать и уйти туда – вниз, к смертным. И танцевать-танцевать-танцевать там с ними, пока у них ноги кровавой коркой не покроются, пока их рвать не начнет от его вина. Пока они не обратятся в месиво из алых, бордовых и сангиновых оттенков.
Оттенки красного цвета в любой пропорции сочетаются красиво.
Все дикие желания так и остаются дикими, потому что он лишь черпает себе вино из кувшина, смотрит на чашу почти безразлично и большую часть дня проводит в наблюдениях за смертными. Сверху смотреть за ними все равно не то же самое, что снизу, находясь на одном уровне и притворяясь кем-то другим. Ветхим старцем или деревенским мальчишкой. Ему не хватает этого притворства, этого вранья и игры. Театр на Олимпе воспринимают как его личную блажь. Как бесполезный и дурацкий способ занять себя. Дионис переубеждать их не торопится. Лишь наблюдает за жизнью смертных с горы, полностью игнорируя мнение других.
Растворяясь в том, что у него получается лучше всего.
– Снова бездельничаешь? – спрашивает проходящий мимо Арес, притормаживает и взгляд скашивает на чашу в его руках. – Гелиос едва взошел на колесницу, а ты уже пьешь.
– Может,