тебя что-то беспокоит…
– Я скажу тебе, как только разберусь с этим сам.
Она улыбается, двигается ближе и обнимает за шею.
– Вот и прекрасно, – говорит и губами к губам прижимается. Целует сладко и опьяняюще, как перебродившее вино. Дионис глаза закрывает, сам за ней тянется, пуская ее язык в свой рот. И это все так просто, давно известно и ничем не ново, но помогает освободить голову.
Потому что Ариадна в челюсть целует, в шею, на себя затягивает и напоминает ему обо всем, чем он является на самом деле. Кем он является. У нее губы сладкие, будто вымоченные в виноградном соке, а кожа мягкая и точно такая же, как в день их знакомства. Они не разговаривают, не обмениваются глупым бредом возбуждения, хотя все дело в том, что они оба просто слишком трезвые.
Дионис не пытается забыться, лишь живет в моменте. В том самом моменте, который вытряхивает из головы абсолютно все, оставляя лишь ощущение ее кожи под своими пальцами, запах ее тела, вкус губ и плавные поступательные движения внутри.
И когда они потом лежат на этой самой, уже хорошо примятой траве, он совершенно не помнит о том, что вообще могло его беспокоить.
Ариана лишь целует в щеку и дарит ощущение спокойствия.
Ощущение дома, которого у него никогда толком и не было здесь, среди богов. В месте, которое ждало его с момента рождения.
– Давай устроим какой-нибудь праздник? – предлагает он.
– С танцами?
Он целует ее обнаженное плечо и довольно улыбается.
– Ну конечно с танцами, как иначе?
И так проходят дни, недели и месяцы. У них будто своя жизнь, отличная от жизни всех остальных олимпийцев. Без ссор, сплетен, зависти и войн. Ариадна танцует, Дионис пьет – вот и весь секрет идеального брака.
Что-то подобное он и говорит Гере, когда она кривит губы и смотрит на его жену так, будто едва выносит ее на дух. Как будто она хоть кого-то выносит.
– Если целыми днями сидеть на троне и морщить нос, появятся морщины, – подтрунивает он.
Гера смеряет его взглядом и пропускает мимо ушей очередную колкость.
– Притащил на Олимп смертную, – фыркает она себе под нос. – Совсем как твой отец.
– Должно же у нас быть хоть что-то общее!
Он наливает ей вина, протягивает чашу и улыбается примирительно.
– Мне кажется, пора зарыть топор войны.
– Я никогда с тобой и не воевала, – отзывается Гера и не сразу, но все же берет протянутую чашу. – Поверь, ты бы сразу понял, начни я войну.
– Не сомневаюсь.
Он чокается своим стаканом с ее, широко ухмыляется и выпивает всю чашу залпом. Она, кажется, морщится снова, но никак не комментирует. Гера всегда считала и всегда будет считать себя выше других. Уж это он выяснил в свои первые годы нахождения среди олимпийцев. Есть еще что-то, но это, пожалуй, самое важное, что стоило запомнить про новоявленную мачеху.
Хотя новоявленным здесь был скорее он.
Дионис