папа, работаем при любой погоде с любыми предметами, носим, возим, таскаем, вытаскиваем, – быстренько сказал Нафталий и прошел в ванную. Он знал и понимал, что отец видит все насквозь, а что не видит, о том догадывается.
Нафтали долго мылся под душем, счищая с себя напряжение вечера, чужой страх, боль врага, свою победу. Долго победы хранить нельзя, это известно, потому что это состояние расслабляет. Потом он оделся и прилег в своей комнате поверх одеяла, на пару минут. Проснулся глубокой ночью, в преддверии рассвета, уже пели на пробу птицы, проезжали редкие машины, сбавляя обороты на крутом левом повороте, скоро можно было начинать день. Нафтали уже, если честно, все позабыл, что было вчера. Такое счастливое устройство психики. Потом, потом он все вспомнит, потом.
А пока, какие-то глухие отголоски, темные пейзажи, безрадостные запахи пожара и горелой резины, но ничего конкретного, задний и размытый фон жизни. Серо-голубой ночной дым густым потоком струился по асфальту и газону, создавая некий дополнительный фон для исходящей ночи. Сильный головокружительный запах промокшей от росы травы газона и кроны деревьев помогал сну, который возобновился глубоко и неотвратимо.
Отец ждал его в гостиной с завтраком. Ничего особенного: яичница, хлеб, масло, овощи, селедка, яйца вкрутую, ну, и графин с грубо выжатым апельсиновым соком, чай в фарфоровом чайнике с треснувшей крышкой. Семья профессора Гарца жила в достатке, но не выделялась особой роскошью, не жировала. Иерусалимский быт начала 70-х: все есть, всего в меру, голодных нет в столице, но и жирующие тоже отсутствуют.
Перед отцом лежала брошюра в мягкой обложке с тусклым рисунком ладьи и коня, на черной и белой клетках. «Что это?» – поинтересовался Нафтали. Он умел играть в шахматы, но не блистал. Отец же его был фанатичным любителем, изучал гамбиты, был неистовым поклонником Фишера, уважал Михаила Таля, называл его безумным рижанином, Корчного считал странным, Спасского определял самоедом, гордым Васильевичем и антисемитом. В его устах это было страшным оскорблением. Никаких комментариев своим словам у него было не добиться, да Нафтали и не знал никого из этих замечательных людей, они были далеки от него. Он зато знал Шалома, Яку, Авика, Йони, Игаля, Биби, Нохема и других ребят, которые были не хуже этих великих игроков. Сами по себе они были значительные игроки, но не шахматные. Не в шахматах, совсем в другом деле, делах, но ведь не сошелся мир только на шахматах, можно увлечься и другими занятиями, нет? Лучшим из всей шахматной советской семитской школы отец, кстати, считал Бронштейна, которого определял как «достойнейшего человека из достойных», не объясняя подробностей.
– Это результаты 21 Олимпиады в Ницце. Двух месяцев не прошло – и, смотри какое чудо, и до нас результаты добрались. Советские опять выиграли вчистую, но состав какой у них, сумасшедший, ты посмотри какой состав. Карпов, Таль, Петросян, Корчной, Спасский, Кузьмин Гена откуда-то появился. А Штаты приехали без Фишера, без Боба, он сам не пожелал, бедняга, все ругается, удел гения горек и