обвел взглядом гостей – мир, которым правил, – он подчеркнул это взглядом, непонятно как, – но было очень явственно именно это, и все ощутили эту власть. Лермонтову показалось даже, государь окинул беглым взглядом и его неказистую армейскую фигуру.
Начались танцы, и он остался в стороне. Он не любил танцев – то есть любил, но не всегда, – шел танцевать лишь тогда, когда надо было кому-то уделить вниманье.
Прошел мимо Воронцов и сказал, также, на ходу: – Кажется, вас совсем расстроили! Не бойтесь! Здесь вам рады.
Хотя бы это!.. Потом из толпы танцующих вынырнул Трубецкой Александр:
– Лермонтов! А я тебя не сразу узнал!..
– Ничего. Я сам себя не всегда узнаю.
– И как ты себя чувствуешь здесь?
– Ужасно! Привык видеть воюющую армию. Но видеть танцующую…
– Ты слишком строг к нам. Впрочем… Так думают почти все, кто приезжает с Кавказа… Мой братец думает так же. Он теперь – там, у вас.
– Ты хотел спросить – видел ли я его? Видел. Он ранен, но жив.
– Я знаю. Ты – странный сегодня!..
– Почему только сегодня?..
Пушкин ругал свет на чем свет стоит, но любил его и был человек светский. Лермонтов ненавидел свет, но не мог без него обойтись. И презирал себя за это. Вот такая разница!
Показалась та самая Александрин. Хозяйка дома. Вышла из танца, обмахиваясь веером. И ради него бросила круг поклонников.
– Лермонтов!
Он быстро подошел. Он сердился на нее за Алексиса. Но это не мешало ей быть обворожительной. Может, самой очаровательной здесь в зале. Такая может все позволить себе. Ей-ей!..
И, когда она умрет, все равно ее будут помнить такой. Он улыбнулся. Кажется, впервые за вечер.
Она сказала: – Ой, нет! Вы мне не нравитесь сегодня!
– Я спросил бы о причине! Но я, к сожалению, давно знаю ответ! – сказал он.
– Нет-нет, не потому! Вы худо скрываете, что вам здесь нехорошо!
– Что мне остается? Похвалить вашу проницательность?
– В какой-то мере, да! – и взяла его под руку. – вы считаете меня легкомыслен ной, я знаю. Но все ж… Я не так легкомысленна, как мой муж. Можно я вас провожу через внутренние комнаты? – и стала выводить его из зала.
– Зачем? – удивился он, подчиняясь.
– На вас плохо смотрят некоторые! Я боюсь за вас!..
– Кто смотрит? – спросил он растерянно.
– Те, кто властен над нами грешными. Мне что-то не понравилось, не могу сказать – что. Но я боюсь.
Они прошли длинной анфиладой личных графских покоев. Он не удержался, разумеется…
– Ого! – бросил насмешливо и, словно, удивленно. – А что скажет мой друг Алексис? Если узнает, что я побывал почти – в святая святых? Возле самой спальни королевы?
– То же, что говорит всегда: что я плохо себя веду. Для семейной женщины, имеющей к тому же в друзьях одного из самых заметных в свете поклонников. – реверанс в адрес Столыпина.
Нет, правда, она была непостижима. Оттого и недостижима ни для кого!
Через внутренние покои они спустились по другой лестнице.
– Сейчас я кликну слугу вызвать вам карету!
– Зачем?