соседки Айседора с бантом. И плюнула под ноги уже и ей. Не только мужу.
Курносый не вникал в разлад. Он предавался сладострастью:
– Йуу-лий. – Губы трубочкой сложились сами. И важно палец – вверх!
Шелест рукоплесканий и всплеск букв на экране: «Юлий! Юлий! Супер-Юлий!»
И заученно. Поставленно. Доверенными и проверенными губами Баритон Госэкрана:
– ЮЮЮ-ЛИЙ!
И тишина. Суперканцлер против славословий. Любовь не в криках. Она в глазах. В глаза течет из сердца. А сердце любит тишину. Такое вот кольцо любви и упований.
Юлий веточкой липы махнул паровозу, открывая светлый путь. Паровоз благодарно свистнул. Нежно. Без запала. И погудел, играючи, рожком.
Тронулся и встал. Туннель впереди был слишком низок.
Но дайте срок!
– Он полетит! – Стал величественно пророчествовать Курносый. – Над этими холмами. За тополями. Во-он туда.
…
Кудлатый режиссер трансляции, фривольно и развинчено виляя задом, прошел по студии, приблизился к экрану. Впился. Хмыкнул.
– Дай-ка мне этот нос счастья на три четверти!
И тут же на экран был брошен из толпы сияющий круглый нос. Шарики ноздрей катились к паровозу.
Сзади Курносого незаметно толкали ассистенты режиссера.
Он наплывал, задыхался и хихикал от щекотки сердца.
Над «Гордепо №1» заметалось не столь громкое, как у Юлия, но раскатистое слово диктора:
– Чугунный Воин – Властелин пространств!
Праздничная толпа вздохнула опьяненно.
Курносый задыхался от восторга. Его все еще толкали и тащили. А он тащил за руку свою Айседору Иголкину (по мужу). Она ему была, как видно, дорога. Или тягучая судорога сцепила их влажные кисти.
Бант Доры повис ненужной тряпкой, покалеченный случайными плечами, локтями, кистями, хлопающими и по банту, и по лицу. Не до гламурностей, когда такое счастье.
Она, так и не совладавши с горлом, пищала лилипуточкой:
– Воин! Воин!
И разгоралась лицом, ощущая в глубине скоромного тела чувственные позывы. Будто тащили ее не в толпе умильных горожан – к свету, а по лесу. На совокупление с огромным и могучим воином. Пусть не чугунным. Но с большим надменным носом.
Соблазнительная дама сама по себе вошла в негромкий экстаз, заладила, точно икая на распевке:
– А-ааа! А-ааа! А-Ах…
Люди растеряны. Счастливо улыбаются. Слившись в едином крике, немеют. Близки к поллюциям. Им мил уют укромного житья. Их трогательная защищенность.
Не до гнилого балагурства этому народу. Он предан целиком.
А преданность рождается тогда, когда не предают. А Юлий не предаст. И не продаст. Им кажется сейчас – толпой. Они в едином вздохе с кружащейся большою головой, готовы в это верить. Верят.
Но знают и другое. Поодиночке. После. Иногда.
…
Из группы нарядных дам одна (не ниже категории «В») выделялась особенно. С рыжими волосами, в лиловом, наглухо закрывавшем тело, атласном с серой отделкой платье, гладко облегавшем прелестную фигуру. Платье