Кормил его из рук, вставал трижды днем, чтобы он выжил? Неужто ты вправду считаешь Тео нелюдимцем?
– Филин – не человек.
– Но ты-то, ты, Лазар, сам…
– И я – не человек.
Было слышно, что мать всхлипывает, а отец тяжело ходит по комнате. Каждый шаг бил прямо в сердце Тео, и он не мог унять бешеной скачки в груди. Как больно и страшно. Теодор не хотел уходить. Он хотел остаться здесь, в старом, покосившемся домике, который когда-то обустроил отец. В этой комнате, где пахнет звериными шкурами, деревом и немного пылью, с птичьими перьями на балках. Он не сможет его покинуть. Никогда. Дом ему роднее чего-либо на свете, каждая досочка и выступ на стенах – он знает их наизусть с детства и может на ощупь обнаружить что угодно в груде хлама за дверью сарая.
Он знает ту семью мышей, которая таскает у него хлеб и другие припасы, – она живет под кроватью и пищит по ночам, а крохотные мышата порой играют в круге лунного света на полу, когда Тео просыпается по вечерам. Он запретил Северу ловить эту семейку. Сам не знал почему. Мышиная детвора, которая прыгает друг за дружкой, обнюхивая его сапоги, – он видел в них что-то особенное. Хотя это всего лишь животные, наблюдать за их семьей для него было тайной радостью.
Он их любил.
Любил здесь все. Каждую мелочь. Дом был дорог его сердцу, как ни один человек на свете. И если отец клялся шкурой, Теодор мог клясться своим родным домом, о котором он думал, будучи даже за десятки километров от него, высоко в Карпатах. Он всегда знал, что вернется сюда и встретит маму у калитки, увидит ее бледное доброе лицо. В своем сердце он улыбался ей. Но в жизни встречал сухим кивком и молчанием и теперь очень жалел об этом.
Теодор почувствовал, что к его горлу подступил комок. Глаза заслезились.
В дверь постучали, и Теодор отступил вглубь комнаты. Ручка повернулась, и на пороге показался одетый по-походному отец. Он выглядел ужасно: рыжие с сединой волосы спутались и мочалом повисли до плеч, а кожа не отличалась от кожи мертвеца – до того была устрашающе синей и местами даже черной. Потому отец и носит маску – люди пугаются его до смерти. Он выглядел как мертвец, и мать тоже. Но сейчас Тео увидел, как отец стар.
– Сын.
Теодор не произнес ни звука.
– Прости.
Губы отца почти не раскрывались, когда он говорил. Его голос, тихий, сиплый, словно от простуды, всегда успокаивал. Даже теперь.
– Мне нужно уйти. Береги маму.
Теодор не знал, куда девать руки, кисти казались огромными, как лопаты.
– Она тебя любит.
Теодор промолчал.
– Что-нибудь хочешь сказать?
Лазар выждал несколько секунд, потом склонил голову и перекинул сумку на другое плечо.
– Это тебе.
Он нагнулся и поставил на пол сапоги. Теодор знал их. Они были сделаны из кожи столетнего кабана-убийцы, который мучил окружающие деревни. Отец убил кабана, стачал пару сапог и носил их не снимая.
У Теодора вообще было мало одежды. Родители получали деньги только от редких посетителей, и ребенком он донашивал рубашки отца, свисающие