столу[4] на талии потерялся, ткань одежды порвалась, оголилось её прекрасное молодое тело. Скутарий, не выдержав соблазна, сорвал с неё столу совсем. Как голодный лев он бросился на девушку, повалив её на землю. Насладившись, он передал её Космиду. Руфилла плакала и стонала, а когда насильники закончили, девушка умоляла оставить её в живых, но ей перерезали горло.
Невольным свидетелем оказался Тараний, он и рассказал всё Тертулле. Бедная мать, потеряв от горя страх, поутру на площади перед большим скоплением народа размахивала порванной и окровавленной столой дочери, кляня солдат Октавиана.
Солдат отыскали. Октавиан принародно на площади распорядился казнить их, когда против них дал сведения работорговец Тараний.
«Мы пришли вершить правосудие, а не творить беззаконие», – произнёс публично Октавиан перед тем, как обезглавили солдат».
– Какой цинизм, – не сдержалась, пробормотала Яна, но развивать тему не стала, продолжила чтение.
«Процесс проскрипции, стремительно набирая скорость, подходил к концу. Лепид и Антоний позволяли некоторым лицам из списка, расплатившись имуществом, покидать город живыми. Октавиан оказался самым твёрдым и жестоким в исполнении задуманного. У него была возможность спасти Цицерона, помочь тому покинуть Рим или хотя бы предупредить, но он то ли промедлил, то ли понадеялся на Антония, что тот пощадит столь известного сенатора, оттого произошла трагедия – голову Цицерона принесли в сенат, бросив к ногам Антония.
Узнав об этом, Октавиан возмутился и высказал Антонию: «Ты отсёк голову знаменитейшего человека, того, кто спас государство и был великим консулом!»
Вечером в кругу друзей и соратников, среди которых были Гай Меценат и Марк Агриппа, Октавий затеял разговор о казни Цицерона. Меценат ответил ему:
– Ты бы мог спасти его, как поступают Лепид и Антоний с откупившимися.
– Мне не хотелось отступать от своих принципов. Я считал, что жалость – оружие врага, но, теперь ясно – это ошибка, я проявил негибкость и недальновидность, впредь нужно быть изворотливей.
– А что говорит тебе дух Цезаря? – спросил его Агриппа.
– Он молчит, – задумчиво ответил Октавиан.
– Ну, вот видишь, и тебе нужно меняться, чтобы стать Цезарем и не повторить его судьбу.
«Да они сами себе боги, совесть и судьба, три в одном, – с горечью сделала вывод Яна. – Тут есть и комментарии: «О, горе, горе, как всё низко пало! Какая всюду нищета! Стал Рим большим публичным домом, пал Цезарь до скота, еврей стал – Богом!» Здорово сказано! А кто это?.. Ницше. Тогда понятно». Оторвавшись от текста и глядя на марширующую голограмму, Яна произнесла:
– Да ты просто демон в юношеском обличии.
Ей надоело чтение, и она решила поразмышлять, двигаясь по кругу и разговаривая с голограммой.
– Что же тогда нужно искать?.. – Яна остановилась у марширующего юноши в тунике, повернула к себе панель управления голограммой и, отменив движение объекта, приблизила его. Мерцающий столб объёмного