проверить, но, если честно… мне ничего не нужно сверх меры. Лишь деньги на лечение мамы, крыша над головой и свобода.
Ставлю опустошенный бокал вина на прозрачный столик у окна, замечая огромный букет белых лилий, аромат которых, благоухает на всю студию. Это первые цветы от Джеймса, которые я не выкинула. Устала таскать огромные букеты к мусоропроводу. Я игнорирую его звонки, прекрасно понимая, что у него есть ключи от этой квартиры, и он в любую секунду может выставить меня за дверь. Как ни странно, я уверена в том, что этого не произойдет. И судя по взгляду и заботе, которой он окружил меня после инцидента в Хранилище, выполнить часть задания Палача, будет не сложно.
Сблизиться с ним.
Сделать так, чтобы он сделал меня частью Элиты.
Вопросов много: означает ли это, что я должна добиться брака с наследником? И зачем это Палачу? Но дело не только в том, что я не хочу никакого сближения с Грейсоном, а в том, что я остаюсь каким-то безвольным элементом большой игры за власть, о правилах которой пока не имею понятия.
Загвоздка в том, что гордость не позволяет простить Грейсону то пренебрежение, с каким он смотрел на меня на том роковом шоу.
Ведь так просто простить мужчине его силу – я готова бесконечно прощать Карлайлу его давление, стремление к господству надо мной и замашки собственника.
Но куда труднее простить мужчине слабость… а то, что Джеймс в какой-то степени слаб и зависим от мнения отца и общества, иначе не назовешь.
Ну и последней элемент игры – моя мама. Макколэй упоминал о сюрпризе, который ждет меня в Нью-Йорке, и только вернувшись сюда, я поняла, что он имел в виду. Специальные практики гипноза и новое изобретение Макколэя, которое позволяет записывать сны и воспроизводить их, доказывают то, что моя мама прекрасно помнит меня… по крайней мере, если ее сон является воспоминанием. В последний раз, когда я была в клинике, врач показал мне запись сна Эвы в виде погружения в виртуальную реальность. Я надела на глаза специальные очки, и увидела то, что снится матери каждый день, после сеансов гипноза:
{– Руфус, дай мне ее. Дай мою девочку, – шепчет устало мама, лежа на кровати, напоминающей больничную. Около нее стоит капельница, какие-то распадающиеся на пиксели приборы (в записи сна четкостью обладают лишь те объекты, на которых было заострено внимание его владельца), все остальное кажется белым и размытым. Кроме Руфуса и младенца, которого он нежно прижимает к своей груди, мягко покачивая.
– Она очень красивая, Эва. Прости, что пришлось забрать ее на несколько дней. Я должен был проверить, все ли в порядке. Да и тебе нужно было прийти в себя после тяжелых родов. Можешь не переживать, шрам на животе станет практически невидимым, – Руфус протягивает матери крохотный сверток, и ее глаза наполняются слезами, когда она берет малышку на руки.
– Необыкновенная девочка. Руфус… с ней все как-то иначе. Не так, как с Элли. Словно это мои первые роды, – немного отстраненно замечает мама, складывая пушистые брови домиком.