жуёт свою замазку.
Ибо небо истечёт,
дробный свет проглотит время.
Я терновый сдам зачёт
и меня накормит пламя.
«Свистят колодцы телефона…»
Свистят колодцы телефона,
гарцует лунный алфавит.
В зрачках небесного тритона
пахучий динозавр царит.
В когтях породистой ушанки
кричит букет карибских роз…
Преступна поступь парижанки,
когда мороз свечу пронёс.
Она клянёт свои угодья,
увядший сон её скребёт,
и в парке мух их благородья
с голодной рюмкою живёт.
«Как жизнь твоя поёт с немым глаголом…»
Как жизнь твоя поёт с немым глаголом
на срезе вод балтийских ежедневных?
А лимузин с татарственным монголом
везёт кульки опят из далей бренных.
Везёт грехи старух и струны чаек.
Мой том чудесный, смертию забытый…
Стрекучий ветер сетью попрошаек
колени сводит Греции с пиитом.
Самопринуждение
1.
Насыпь мелких голосов,
лука выкрики на грядке
липкой палкой мёртвых снов,
перепонками часов
погружают день в порядок.
Вагнер так и говорит,
что меняю я морозы,
кивер не в размер пошит,
у орудий бледный вид,
и вдова бракует слёзы.
Небо так не говорит.
Ветер в скобках рвёт подтяжки
и в закладки не спешит.
Стих мой в лоскутах лежит
у афинского портняжки.
2.
Кроет кот свой коробок
светлым воздухом Востока,
образуя назубок
мускул Невского истока.
Порывает с ночью рачьей
и уходит под вопрос
с коченеющей собачкой
меж подножками берёз.
Разборки
1.
Ты соловью безземелья
не скажешь, что он – не родной.
Изжогой чухонских цепей
не наполнишь подсохшее небо
и море в угаре.
Течку берёз
пчеловод соберёт до одной,
свяжет в корону
в журнале о спящем Граале.
Кровно посеянный Бог разберёт
и на кухне сошьёт нам компот.
От канонерок прибудут
со дна Петергофа костры.
Ты не гневи перламутр
и полдень бери в оборот.
Глаза от вранья
пересохли у младшей сестры.
Течку полей
распевала, цедила сестра.
Ты искушение ввёл в логарифм
и забыл на прилавке.
Плёткою, что ли,
от вышегоряще костра
руку ожгло
моей ненаглядной золовке.
2.
Не выжимала детей
и резала голос в садах.
Пепел роняя на воды
и клёкот смороды.
Ветрена стрелка
в твоих