был танкистом, воевал на Курской дуге, и у него щека была обожжена так же, как у Лыкова. Мой отец был с ним очень дружен: Василий Павлович работал в совхозе парторгом, а мой отец заведующим мастерской.
– Работаете? – спросил я Лыкова.
– Работал бы, да негде. Ферму закрыли, скот порезали. Мы все там раньше работали. Бабка-то уже на пенсии, а мне ещё пять месяцев.
– И какая у неё пенсия?
– Да никакая! Пятьсот рублей. И мне не больше светит. Вот так-то. Заработали! Жили, жили – не нажилѝсь, а прожилѝсь. Да это ничего. Одному остаться – вот это страшно! Баба как-то лучше к этому приспособлена – одной жить.
– А близких никого нет?
– Дочка была. Хорошенькая такая, беленькая, ласковая. Ниночкой звали. Померла. Белокровие признали. Сильно мучилась. Спрашивала часто: «Папка, почему мне такая доля? Сильно жить хочется». Двадцать лет всего и пожила.
– А что ж я не помню? Нина Лыкова? Нет, не помню.
– Да откуда ж тебе, добрый человек, помнить? Она не здесь, а в нашей восьмилетке училась и помладше тебя была. Она с пятьдесят восьмого года.
– Да, я в то время в институте учился.
– Ну вот и оставила нас с бабкой одних. Только и делаем, что её вспоминаем… А может всё-таки поможет электросенс? Ведь многим помогает. Не знаю, правда или врут, но говорят. Говорят, будто насквозь видит человека. Сразу упрётся взглядом где рак, да так и сверлит его. Сверлит, сверлит, пока весь не высверлит. А потом говорит: «Всё! Вы, мол, здоровы и будете жить до большой старости!». Хорошо, если так. Я б вперёд бабки помер, и не о чём печалиться. Как думаешь? Можно надеяться?
– Надеяться всегда нужно. Бывают очень даже счастливые случаи.
Я, конечно, ни в каких экстрасенсов не верил и крепко подозревал, что Павел Иванович изрядный прохвост, но вслух разоблачать его я считал для себя невозможным. Никто не знает человеческую натуру, и какую роль в ней играют надежда и вера. Зачем же отнимать их у больного человека?
По асфальтовой речке, между тем, приплыл знатный челнок – тёмно-зелёный красавец с четырьмя кольцами на облицовке радиатора.
Затормозил в десяти сантиметрах от ограды Черемшановского двора. Глухой, едва слышный рокоток двигателя смолк, настала тишина. Мы с мужичком уставились на произведение немецкого автопрома, вытянув шеи. Внутри долго возились, наконец дверки распахнулись: из одной вылез важный господин лет пятидесяти, в дорогом сером костюме нараспашку, из другой высокая брюнетка от роду не более тридцати пяти лет, одетая по-городскому, со всякими побрякушками и посверкушками в ушах, на шее и на пальцах. Господин нёс пакет, из которого высунулось на белый свет бутылочное горлышко, обёрнутое в фольгу. Господа не удостоили нас не только приветствием, но даже взглядом, тем более, что Надежда Васильевна спешила им навстречу с присущей ей резвостью.
– Мы приехали из Города, – сообщил важный господин. – Слышали, то что здесь ясновидящий принимает. Хотим узнать, будет ли счастливым наш брак с Ириной Николаевной, ну и так, кое-что по бизнесу.
По их виду Надежда Васильевна сразу определила,