и что-то мурлыкала. Молодость, что они понимают. Миниатюрный, но крепкий и жилистый вьетнамец с острыми чёрными усиками на красивом лаковом (ну, красиво же!) лице вновь заговорил, на сей раз внятно отделяя «л» от «р»:
– Нет, я нормально говорю.
– Так странно. Тебе же, наверно, уже должно быть лет под 50, раз ты учился в 90-е годы. А выглядишь на 30. У тебя дети есть? А внуки? Скажи, как тебя зовут?
– Есть, все есть. Я здесь Миша, но вообще-то Мынь.
– А я Мухаббат, и здесь, и везде!
– Мне во внучки годишься. У вас разве такое дозволяется, чтоб с мужчиной лежать?
– У нас нельзя. Тут, в Саратове, можно.
– Родители твои где?
– Умерли давно. Я их не знала. Наверно, узбеки. Я сама из Навои.
– Скажи что-нибудь на вашем.
– [переведено Google translate] Хочу, чтобы нашёлся мой отец. Я никогда его не видела, но знаю и верю, что он жив. Я помню, как меня баюкал кто-то в детстве – и я уверена, что это был мой папа. Однажды я его непременно найду. Я знаю про него, что он очень добрый, и я его узнаю сразу, как только встречу. Я думаю, он живёт в России. Потому что: если б он жил у меня на родине, то он давно нашёл бы меня.
– Звучит почти как музыка. Что ты сейчас сказала?
– Это, ну, такая сказка. Мне в детстве кто-то перед сном читал сказки, а кто, не помню.
– А что значит имя Мухаббат?
Из-под простыни, накрывавшей лицо, как паранджа, осторожно выглянул глаз, чёрно блеснул на задумчиво сидящего вьетнамца:
– Расскажи ещё про ту русскую книгу.
Линия 4: Бювар и Пекюше (Сукино болото) (г. Москва, дэйдрим «Тверской №1»)
– Саня, нафиг мы сюда пришли. Лучше в баре посидели бы, их полная Тверская же пока что открыта. Айда в бар! Что это за…
– О, смотри.
– Куда?
– Два стекла от нас.
– П-хах! Да… ладно! Это ж сама! Неожиданно!
– Как раз ожиданно. Она ведь здесь как дома. Эх! Жаль, мобилы отняли.
– Вот бы снять её! В смысле, на телефон. Сразу бы миллион просмотров. Хотя они сами, ты глянь, чего-то стримят. Тоже хочу в стрим! Эй! Как её называть-то… Мадам Razoq! До меня добьёт её камера? Блииииин, почему не могу их затиктокать, да как же это…
– Ладно те, Гога, не смущай.
– Погоди, а с ней кто? Сын? Любовник, скорее.
– Европеец, судя по морде. Нервный чего-то.
– Хорош их смущать. Веди себя по-человечески. Наверняка бурный ро́ман. Вон как руками машут. Доставай пиво.
– Открывашка одна, и у меня только. Прости.
– Да чё, зажигалкой открою. Короче.
Оцарапавшись пробкой и не заметив этого, дородный очкарик смачно чокнул бутылкой в тонкую преграду («Э-э ты чё на стекло льёшь-то всё щас по низу протечёт на простыню мне»), тряхнул густой рыжей гривой с проседью, насупил огненные брови и смущённо забубнил, не глядя товарищу в глаза:
– Где мы только с тобой не бывали уже. За эти годы. И сегодня такой момент – его надо отметить в новом формате. Тут на входе написано «Будь ближе», а нам с тобой ближе уже некуда. С годовщиной нашей дружбы, Гога.
– Чего?!
– С