после чего будем строить свой план, исходя из новой инф… новых сведений. Кто знает, где она находится?
– Вы совсем ничего не помните? – неожиданно задал вопрос военврач.
– Ненужный вопрос. Так кто?
– А по нам не видно, поручик? Мы все там были, – с кривой ухмылкой ответил мне красавчик.
– Владимир Андреевич, снимите с трупа одежду. Переоденьтесь. Поведете меня в комендатуру на допрос. Все остальные остаются здесь. Штабс-ротмистр будет изображать часового. Деда возьмите к себе в компанию.
Пока шло переодевание, я поинтересовался у крестьянина, который уже уселся на солому, недалеко от двери:
– Митрич, сейчас кто-нибудь сюда может прийти?
– А я ведаю, вашбродие? Могут прийти пьяные из камандатуры, но скорее, будут песни свои орать, так как над ими акромя комиссара начальства нет. Товарищ Варкин только своими бойцами командует.
– А где сейчас товарищ Варкин?
– Мабуть у Ефросиньи – старостихи. Как ейного мужика повесили, так она вдова, стало быть. Вот он к ней на постой…
– Где ее дом стоит?
– Так, посредине. Крыльцо у него большое да резное. Не пройдете мимо. Там солдат стоит.
– Где еще посты стоят?
– Так в той самой камандатуре. Больш нигде.
Спустя десять минут Донской переоделся в форму красноармейца, взял винтовку, и мы пошли, провожаемые взглядом фон Клюге, изображавшего часового. Тихий летний ветер опускался на деревню. Из степи потянул свежий ветерок, неся с собой сочный и ароматный запах разнотравья. Пока мы шли, я с силой вдохнул в себя несколько раз свежий, напоенный ароматом степи воздух и подумал, как же здесь легко дышится. Шли мы по тропинке, вдоль околицы, которая то и дело терялась в густой траве. По дороге мы не встретили ни одного человека, хотя в центре села было довольно оживленно, оттуда слышались мужские голоса и женский смех. Пару раз лениво лаяли собаки, да где-то поблизости заблеяла коза. Минут через семь мы подошли к местной комендатуре, впрочем, о том, что мы дошли куда нужно, стало слышно еще на подходе. Несколько пьяных голосов нестройно тянули песню «Смело мы в бой пойдем за власть Советов». Я остановился, чтобы осмотреться. Изба, в которой красные сделали комендатуру, была когда-то крестьянским жилищем, это можно было судить по затоптанному огороду и саду. Подошли мы удачно, со стороны глухой стены, к которой раньше примыкал сарай или какая-то пристройка и от которой теперь практически ничего не осталось.
«На дрова, что ли, растаскали», – предположил я, осторожно выглядывая из-за угла избы. Часовой был. Точно, как дед сказал. Сейчас он сидел на лавочке, рядом с открытой дверью, из которой, как и из открытого окна, доносилось хоровое пение комендантской команды. Винтовка стояла рядом с бойцом, прислоненная к стене. В одной руке часового была половина ломтя хлеба, а в другой вареное яйцо. Ел красноармеец аккуратно, попеременно откусывая, а затем тщательно пережевывал еду. Он так углубился в этот процесс, что, похоже, ничего и никого не замечал. После того как он закончил