орудие. У стен ещё кипел бой: пошли в ход заранее приготовленные приставные лестницы; летели горящие, обмотанные паклей со смолой стрелы, и вот уже несколько домов занялись пожирающим податливое дерево пламенем. Щёлкали самострелы, гудели тетивы луков вадхеймцев, с той стороны стены слышались проклятия и крики боли... За частокол не прорвался никто, но страшный, безмолвный ряд тел жителей посёлка у мужского дома, куда оттаскивали убитых, неумолимо рос.
Вадхейм нёс потери. Тяжёлые потери: среди убитых стрелами и мечами данов были и воины дружины, и женщины, что тоже пришли на стены защищать родной посёлок, и подростки, почти дети, знавшие, что в случае поражения их ждёт либо позорная смерть, либо рабство...
Отец Целестин молился. Истово. Он обращался к Иисусу, Деве Марии, Святому Духу, всем святым, прося их об одном – спасти и сохранить от гибели Вадхейм! Пока что небеса внимали монаху. Сумерки сгущались неумолимо, в лагере данов зажглись костры, да и битвенный пыл датских воинов погас. Но ведь есть ещё и завтрашний день, и он должен был всё решить. А решение это было отнюдь не в пользу Вадхейма. Все – от мала до велика – понимали, что посёлок против неодолимой силы не продержится, принять же условия Бьёрна не согласился бы ни один подданный конунга Торира. Значит, надо одолеть не силой. А вот как? Как? У Торира был ответ на этот вопрос.
Штурм с наступлением темноты затих. И тогда Торир, не позабыв выставить не один десяток часовых, собрал совет. Странный совет. На нём присутствовали только сам конунг, отец Целестин, Видгар и, как ни странно, Сигню-Мария. Да, на треть Вадхейм был подожжён огненными стрелами данов, да, под стенами посёлка стояла вчетверо превосходящая рать противника, но конунг позвал к себе именно этих людей, а не своих воевод-стурманов во главе с Халльвардом. Он надеялся не на военную силу, а на нечто другое, понимая, что данов мечами не одолеть, а ждать помощи неоткуда... Хотя как же неоткуда?!
Монах изо всех сил бежал наверх, к дому Торира, сопровождаемый громадного роста дружинником – посланцем конунга, заставшим отца Целестина в момент, когда тот в отчаянии разрывал у домика влажную землю. Ничего не соображая с перепугу, монах хотел закопать свои книги, не обращая внимания на тающий снег и на то, что выкопанная им яма медленно, но верно заполняется водой. Бессмысленность сей работы дополнялась ещё и тем, что, если принять во внимание солидные размеры библиотеки, рыть пришлось бы долго, а серебряной тарелкой, коей пользовался отец Целестин вместо лопаты, много не накопаешь. Он увещевал себя, что делать всё это незачем, что у него просто истерика, но... Вадхейм горел, у ограды царила сумятица, слышались крики, и только тогда отец Целестин отвлёкся от своих дурацких раскопок, когда норманн потянул его за испачканную глиной рясу и быстро проговорил:
– Иди к конунгу. Зовёт. Давай быстрее, я тебя отведу, – и смерил отца Целестина взглядом, каким обычно глядят на юродивых. Впрочем, судя по внешнему виду монаха, именно так на него и следовало смотреть.
– Тут такие дела,