полки. «Кажется, она». Он потянул за корку, но книга не желала вылезать. Дернул сильнее и, потеряв равновесие, рухнул вниз.
«О, черт!» С досадой потирая ушибленный бок, Дмитрий поднял серый сборник. Уильям Шекспир. «Сонеты.»
Он встал. Подошел к окну. На черном небе висела круглая, похожая на блин, луна. И звезды… Сколько же их было этой ночью! Как давно он не видел такого количества маленьких, мерцающих, подмигивающих точек на московском небе. Или просто не смотрел вверх?
«Стоял душный, влажный майский вечер. От земли поднимался густой пар. Прямо над головой заливался одуревший от весны соловей.
Ее глаза отливали спелой зеленью. Ее волосы пахли не то сиренью, не то жасмином. Ее губы были сочны и влажны… Он читал ей Шекспира. Наизусть.
«Не соревнуюсь я с творцами од,
Которые раскрашенным богиням
В подарок преподносят небосвод
Со всей землей и океаном синим…
В любви и в слове – правда мой закон,
И я пишу, что милая прекрасна,
Как все, кто смертной матерью рожден,
А не как солнце или месяц ясный…[2]
Он обнял ее, пьянея от прикосновения к хрупким, теплым плечам. Рука сама скользнула вниз, расстегивая пуговицы на простеньком платье, легла на горячий округлый холмик нежной груди…
На мгновение девушка напряглась всем телом, а затем вдруг стала податливой, мягкой, как ткань ее платья…
– Я люблю тебя, Лена, – шептал он, целуя ее, – я тебя люблю…
Она чуть отстранилась. Огромные потемневшие глаза заглянула ему в лицо:
– Я тоже люблю тебя, Дима…
– Поедем ко мне? – хрипло прошептал он, внутренне трепеща перед ее отказом.
– Да, – выдохнула она, – да…»
Резкий телефонный звонок вывел его из оцепенения.
– Слушаю.
– Дима, я тут подумала, может быть, нам стоит попробовать начать жить вместе?
– Зачем? – он сморщился, как от зубной боли.
– Н-ну… – замялась трубка, – мы получше узнаем друг друга…
Внезапно Дмитрий ощутил прилив чудовищной усталости. Такой, что не осталось сил ни слушать, ни думать, ни говорить.
– Детка, – произнес он, как можно мягче, – я иногда развожу людей, проживших вместе по двадцать лет так до конца и не узнавших друг друга. К тому же в недосказанности есть своя прелесть. Я не считаю это хорошей идеей.
– Иногда мне кажется, – резко заявила трубка, – что нам лучше расстаться.
– Раз, кажется, значит, так тому и быть, – с облегчением сказал Дмитрий.
Трубка зарыдала. Истеричный голос произнес тираду о том, что он, Дмитрий, не умеет некого любить.
– Я никогда не говорил тебе, что люблю, – возразил он.
Трубка продолжала кричать и плакать. Дмитрий осторожно нажал на рычажок и включил автоответчик, сообщавший об отсутствии хозяина.
– Ада, телефон!
– Девочки, – поговорив, просила Ада, – это Ник. Ник! Он вспомнил, он сейчас приедет поздравить меня!
– Вот