чесалась шея, а еще – рука в области запястья, стянутом наручником. В комнату сквозь плотные занавески лениво просачивался дневной свет. Вместо гробовой, нездоровой тишины огромной больницы Саша услышала гудящее, многоголосное пение проснувшегося города. Она ощущала жизнь в этом звучании, недоступную ей, запретную, сладкую. Один этот звук умиротворял её. Вместе с ощущением жизни, нормальности и свободы к ней понемногу возвращались воспоминания о том, каково это – не существовать среди безумия в атмосфере полной бесправности и обезличенности.
Саша многое поняла в больнице. Например, она знала, если позволить больным ходить в своей одежде, это может поднять им настроение, они станут относиться к больнице более доверительно. Если же позволять не очень тяжёлым больным оставаться в одиночестве и дать им побыть в душе около пяти минут без чьего-то надзора, это поможет им не утратить человечность. Достаточно не бить, не кричать и позволять человеку иногда разбираться со своими мыслями, дать ему вести дневники, позволять рисовать, и половина лечения для такого больного будет выполнена. А если в расписание добавить прогулки на свежем воздухе в тишине, то процесс реабилитации ускорится. Но в больнице было сделано всё наоборот. Она больше напоминала концентрационный лагерь.
Кристиан дремал, откинувшись на спинку кресла и запрокинув голову к потолку. Он показался Саше мертвым: неподвижный, как манекен, с бледной кожей, светлыми сжатыми губами. Его лицо было серьезным даже во сне. Его светлые волосы, передние пряди которых были завязаны сзади в строгий хвост, выделялись на фоне чёрной рубашки и джинсов. Чёрно-белый человек.
Саша не шевелилась, тайком впитывая драгоценные мгновения покоя.
Она выжила. Саша была уверена, что погибнет. Она тренировалась на тот случай, если придётся убивать себя подобным образом. И не только этим. Она знала, какие таблетки достать, чтобы быстро уснуть, знала, как удушить себя. В больнице она многому научилась. Натренировала боковое зрение, научилась прятать таблетки, как умеет это делать только психически больной. Она научилась заставлять их застревать в начале пищевода, а потом вызывала у себя рвотные позывы, маскируя их под безобидный, тихий кашель. Она научилась притворяться, лгать и сохранять хладнокровие в ситуациях, когда любой другой будет кричать. Она научилась действовать, не раздумывая, и принимать решения без оглядки на сомнения.
Оглушённая, она не знала, что ей теперь делать с собой и с этими страшными умениями. Мысли её возвращались к дому. Она скучала по родителям. Теперь, когда она знала, что они – в порядке, а её попытку убить себя остановили, в сердце к ней постучалась надежда.
«Может, всё ещё получится? Может, получится убежать? У него пистолет на поясе, и я смогу дотянуться, просто нужно действовать тихо».
Саша не собиралась давать Кристиану время прийти в себя. Она собиралась вытащить пистолет и выстрелить в него, не раздумывая. Она бы так и поступила, потому что знала, что не быть решительной – значит умереть.
Она