своенравные духи, заблудшие между мирами живых и мертвых, с «плотью» в виде черных силуэтов-химер, извивающихся в ауре кроваво-красного облака, которое образовалось из их истлевших сердец. Они больше всего пугали Малика, и они обступили его плотнее других – сейчас, когда паника грозила поглотить его целиком, без остатка.
Раньше, в совсем еще нежном возрасте, он не задумывался о темном народце – просто воспринимал его как нечто естественное, часть природы. Никто ведь не задумывается о том, что небо синее. По глупости и малолетству Малик даже воспринимал этих существ как друзей и товарищей по играм, любил слушать их истории и развлекать их в ответ своими.
Но нет, они – не друзья, ведь темный народец не от мира сего. Не из нашей реальности. И папа, и другие старшие, и все взрослое население деревни вдалбливали это в Малика: к сверхъестественному следует относиться с уважением и опаской, но ни в коем случае не доверять ему. На теле парня до сих пор остались шрамы от этих уроков. Галлюцинации доказывали, что внутри него что-то не в порядке – фундаментально, системно. А то, что они появляются у него сразу в таком количестве, скопом, – еще более скверный симптом. Болезнь прогрессирует. Малик содрогнулся, впившись ногтями в предплечья.
Паника все нарастала, реальный мир вокруг него мерк и таял. Он словно глядел на поверхность воды снизу, из толщи океана, погружаясь все глубже. Темный народец никогда раньше не нападал на него и не проявлял агрессии, но теперь воображение подбрасывало юноше образы один ужаснее другого: вот они рвут когтями его плоть, пожирают живьем вместе с сестрами, и никому – никому на тысячи километров во все стороны – нет дела до их судьбы.
– Убирайтесь, отстаньте от меня, – задыхался, всхлипывая, Малик. – Пошли прочь, прочь, прочь…
Множество людей вокруг глазели на странного парня-эшранца, который ни с того ни с сего стал раскачиваться взад-вперед и криками отпугивать каких-то невидимых существ. Та часть мозга, где еще держался рассудок, грозно приказывала ему остановиться, встать, прекратить сходить с ума, пока не стало хуже, но куда там – тело категорически отказывалось ему подчиняться.
Однако Великой Матери на сегодня и этих унижений для Малика оказалось недостаточно – вдобавок ко всему слезы наконец полились рекой из его глаз. Увидев, как он рыдает, Лейла в ужасе попятилась.
– Постой… Не надо. Я все исправлю. Я придумаю… Не плачь.
Малик лишь спустя несколько секунд осознал, что сестра вдруг перешла на дараджатское наречие, на котором они не говорили с тех пор, как покинули Эшру. В Оджубае господствовал, считался основным и главным, конечно, зиранский – язык науки и власти. Пользоваться каким-то иным, даже между собой, значило добровольно записаться в белые вороны, маргиналы и стать легкой мишенью для притеснений и обмана.
Нана однажды сказала Малику: когда мысли твои летят слишком быстро, болезненно быстро, представь себе лучшее, самое любимое твое место на белом свете, и станет лучше. Постепенно полегчает. Он набрал воздуха