бумаги есть, надо полагать, баба с протекцией… – возразил Сабуров.
– Да почему сразу испакостить роту? – горячо воскликнул Гаджимурадов. – Женщина, напротив, внесёт чистоту и благородство в нашу среду.
– Слыхали мы эти песни много раз… – сказал Сабуров.
– А как же сёстры милосердия?!
– А что сёстры? – спокойно глядя на Гаджимурадова своими бесцветными глазами, проговорил Сабуров.
– Как что?! – воскликнул он и захлебнулся. – Помилуй бог! Да ведь сколько в них святого, чистого и прекрасного. Это такая прелесть!
– Да ты не кричи, погоди. Вот ты нашего генерала знаешь?
– Ну знаю, и что?
– Так вот, значит, как-то раз докладывают ему: приехали сёстры. А он, знаешь, своим немного хриплым таким голосом спрашивает: «А что, они доступные или недоступные? Потому, ежели доступные, так ещё туда-сюда, ну а ежели недоступные, так у меня вся дивизия повлюбляются и начнёт по лазаретам бегать».
– Ой, оставь, пожалуйста. Наш генерал известный циник.
– Нет, друг мой, не циник он, а просто старый солдат и знает, что от этого товара на войне добра мало бывает. Вот и теперь, если это доброволец-женщина, хорошего мало с ней будет.
– Ну постойте, неужели вы не допускаете хороших побуждений в женщине. Наконец ведь есть же натуры, в которых больше мужского, нежели женского. Натуры, где «М» преобладает над «Ж». Ну и таким натурам, понятно, невмоготу сейчас оставаться дома. Каждому хочется внести свой вклад в дело защиты родины. Приобщиться, так сказать, к этому великому и святому делу, – серьезно заговорил Гаджимурадов.
– Господа, а кто мою книгу Вейнингера сейчас читает? – спросил худощавый поручик Ракицкий. – Наверное она у тебя, Гаджимурадов, раз ты заговорил такими словами.
– Нет, я Одоевскому её отдал, – быстро ответил Гаджимурадов Ракицкому и продолжил, – вот, предположим, и этот доброволец тоже имеет в женской оболочке мужскую душу…
– Эх, жалко мне будет Сулицкого, если эта мужская душа в женской оболочке попадёт к нему в роту… – перебил Гаджимурадова Сабуров, – Вот ты ведь правильно говоришь приобщиться к великому святому делу. Это именно так, потому что нет более святого, более великого дела, как то, которым мы сейчас занимаемся. Но ведь это издали. На этот подвиг надо любоваться со стороны, а уж мы то с вами лучше кого-либо знаем нашу далеко не поэтическую участь. Трудна солдатская доля, это и вонь, и грязь траншей, и вши, который буквально едят человека живьем. Душу они не съедят, но телу, грешному телу, ух, как достанется. А потом в этом громадном людском стаде разве можно ручаться, что не найдётся паршивой овцы, которая может и обидеть, и оскорбить, и, не дай бог, надругаться… Да нет, дорогой мой, наше дело, это тяжелый, страшный долг, а не игрушка… И потом, какая польза от того, что мадмуазель или мадам, вдруг почуяв, что в ней «М» больше, нежели «Ж», возьмёт ружьё и пойдёт в окопы «стрелять немцев». Откуда возьмет она силы, чтобы окопаться