нельзя, я ж не Кровный, чтоб на меня милости государевы сами собой сыпались. – доверительно сообщил ротмистр.
Отставка, ссылка в отдаленную губернию, возвращение к армии… И впрямь, сыплются. Милости.
– Тогда, наверное, и свитские смогут вернуться. – вымученно улыбнулся Митя.
– Э-э, нет! Кто ж князя Белозерского ослушаться осмелится? С его-то… Кровной Родней.
– Так Сила Крови же выдохлась! – не удержавшись, напомнил Митя.
– Так это ж смотря чья Кровь! Этой… и выдохшейся хватит. – грустно пробурчал Николаев и тут же старательно приободрился. – Давайте прощаться, друг мой Диметриос! Счастливой вам дороги в эту вашу… губернию. – снова проявил осведомленность в чужих делах ротмистр. – Не печальтесь, и в провинции люди живут. Хотя как – не представляю. Главное, mon jeune ami, помните – коли желаете быть порядочным человеком: не пейте вин кроме французских, не покупайте икры кроме как у Елисеева… в этой вашей глуши ведь есть Елисеев? Ну и не ездите вторым классом, вот уж это вовсе гадость!
Отстукивая тростью по булыжникам мостовой, отец, в партикулярном платье, с портпледом подмышкой и саквояжем в руке, бодро взбежал по ступеням вокзала. Следом, также нагруженный, печально тащился Митя. Над шпилями вокзала трепетали флаги. Пестрая толпа – от мужиков в сермягах до дам и господ в элегантных дорожных нарядах – заполонила перрон: слышался шум, выкрики, бойко наяривал военный оркестр, и тут же все перекрыл рокот паровозного гудка. Митя на мгновение замер, засмотревшись на механическое чудо.
– Митя, ну где же ты? Поторопись, скоро отправляемся!
Митя оглянулся… Отец уже прошел вперед, и теперь махал ему… от выкрашенного желтой краской вагона. Желтого? Митя едва не выронил саквояж. От ярости у него перехватило горло. Отец взял билеты второго класса![9]
Глава 5. Неприятнейшее путешествие в пренеприятнейшей компании
– Так и будем всю дорогу молчать? – устало спросил отец.
– Ну что вы, батюшка. – с предельной вежливостью ответствовал Митя. – Как можно. Об чем бы вам желалось поговорить?
– Как я буду справляться с губернскими властями, ежели с собственным сыном управиться не могу?
– Не беспокойтесь, батюшка, я вовсе не собираюсь вас компрометировать. Обещаю быть покорнейшим из сыновей.
– О Боже, Боже… – лишь снова вздохнул отец, бездумно глядя то ли на мелькающие за окном квадраты полей, то ли на собственное отражение в темном стекле.
Вскоре поля, и без того едва различимые, утонули в чернильном мраке, лишь изредка вспыхивая тусклыми, похожими на мерцание гнилушек в болоте, огоньками деревень. Смотреть стало вовсе не на что. Навряд хоть кто-то подсядет на следующих станциях – тут, сдается, люди и вовсе не живут. Митя бросил разложенный портплед поверх вытертых цветов обивки вагонного дивана.
– Надо же, ты снял сюртук! – саркастически протянул отец. – Я уж думал, он для тебя как вторая кожа.
– Вам стоило только приказать, батюшка. – все также вежливо