в Москве. Он очень скучал по обеим и по довоенной жизни тоже. Но всё это было далеко и недосягаемо; чтобы выжить, нужно жить сегодняшним днём.
Однажды Беббер сказал, что его пригласили посетить гетто, чтобы дать консультацию по санитарному вопросу. Он позвал Марка отправиться с ним. Это не было приказом, просто Бебберу хотелось получить ещё одно мнение понимающего человека. Ольга отправилась с ними в качестве переводчицы.
Они шли по незнакомому для Марка Гомелю. Это был его первый выход из Дулага. Ему даже не верилось, что можно идти по настоящим улицам, а не перебегать между бараками, местом, где он проводил осмотры, и амбулаторией, постоянно вращаясь на одном и том же пятачке, видя одни и те же угрюмые небритые лица в грязных гимнастёрках и телогрейках, разбитые пыльные ботинки и злые голодные взгляды. И там, в Дулаге, ему постоянно приходилось вытягиваться перед каждым охранником. Здесь же он шёл спокойно рядом с Беббером и Ольгой. Иногда Беббер что-то спрашивал, и Ольга переводила. Марк отвечал, и они какое-то время шли молча. Марк жадно впитывал картинки почти свободной жизни. Конечно же, чувствовалось, что город совсем недавно испытал на себе всю тяжесть боёв, некоторые здания были основательно повреждены. Среди людей, копошащихся на разборе разрушений, они даже узнали несколько бригад из Дулага. Тяжело работавшие люди провожали Марка завистливо-недобрыми взглядами. Марк старался не смотреть лишний раз в их сторону. И так обсуждение его выхода было неизбежным, а пристальный обмен взглядами мог спровоцировать лишний взрыв эмоций.
Навстречу попадались патрулирующие город солдаты, переходящие всякий раз на строевой шаг и вскидывающие руку в нацистском приветствии при приближении к их тройке. Разумеется, их приветствие ни в коей мере не было адресовано Марку, одетому так же, как и остальные военнопленные, разве что чуть почище. Беббер небрежно поднимал руку в ответ, однако, когда им встречались офицеры, он подтягивался, шаг становился чётче и руку вскидывал так же, как солдаты. Ольга всегда поднимала руку в приветствии одинаково, не делая различия перед проходящими. Марку приходилось каждый раз вставать по стойке смирно. На всём пути следования до гетто никто из немецких военнослужащих, встретившихся им по пути, не спросил ничего о Марке.
Проходили и гражданские, в их глазах Марк не читал затаённого взгляда запуганного, загнанного зверя. Они шли спокойно, предъявляя по мере надобности документы патрулям. Видимо, в городе остались только те, чью лояльность новая администрация признавала, а значит, обеим сторонам не было необходимости опасаться встречи. К тем, кто предъявлял правильно оформленные документы, отношение патруля было вполне нормальным и даже в чём-то доброжелательным. Но если документ или личность проверяемого вызывали подозрения, на лицах патрульных исчезало добродушное выражение, и теперь напротив проверяемого стояли верные солдаты Рейха. Одного неверного движения достаточно, чтобы