ей, – с сарказмом сказала Хейзел.
– В тридцатые такое можно было себе позволить.
– Богатые и белые могли. Был самый разгар депрессии, – парировала Хейзел.
В голосе Хейзел слышался вызов. Эви внимательно посмотрела на нее:
– Справедливо.
Хейзел перевела взгляд на фотографию.
– И помогло?
– В чем?
– Остров сделал ее счастливой?
Эви задумалась. Счастливая – не то слово, которое подходило для описания ее бабушки Китти Милтон. Но так же не подходило слово печальная, раздражительная или какое-либо другое прилагательное, способное пустить рябь по глади пруда. «Удовлетворительно», – говорила довольная бабушка Ки. Такая гармоничная.
– Сделал, – ответила Эви.
Хейзел кивнула, не отрывая взгляда от Китти и Огдена.
– Все эти люди внутри нас, – тихо сказала она. – Неудивительно, что эта страна в заднице.
Эви замерла:
– Что это значит?
– Внутри тебя сидят эти двое, которые могут уплыть на яхте и купить остров, пока в стране свирепствует ку-клукс-клан, а семнадцать миллионов людей не имеют работы…
– Боже, они же не были Бурбонами, – перебила ее Эви.
– Но этого и не требовалось, правда? – Хейзел говорила тихо, прижав ладони к пояснице.
Эви с трудом подавила желание сорвать фотографию с веревки, спрятать ее от глаз коллеги.
– А ты? – осторожно спросила она. – В тебе кто сидит?
– Невидимки. – Хейзел повернулась к ней. – Все, кого эти двое не замечали.
Эви смерила ее долгим взглядом.
– «И вместе им не сойтись»?
Хейзел не улыбнулась.
– Как когда, – ответила она. – Но прошлое всегда с нами, и никто не может сказать, когда оно всплывет, правда?
Эви покачала головой:
– Нельзя так упрощать. Ты понятия не имеешь, какими были эти люди…
– Нельзя? – Хейзел повернулась к ней. Две женщины смотрели друг другу в глаза.
Они провалились в пропасть, которая часто разверзалась между ними. Белая. Черная. Эви выдохнула.
– Ладно, Хейзел. О чем ты хотела посоветоваться?
– Это может подождать.
– Нет. – Эви хотелось избавиться от этого неловкого молчания. – Рассказывай.
– Ладно, – кивнула Хейзел, подошла к креслу и приступила к делу: – Это для фестшрифта. В честь двадцатипятилетия я собираюсь немного переосмыслить твою «Затворницу».
– Вот как?
– Немного, – повторила Хейзел непринужденно, но решительно.
– Продолжай.
– Твою интерпретацию молчания.
Эви ждала.
– А что, если власть затворницы определяется не молчанием, как ты предположила, а выбором мужа?
– Это как?
– Попробуем прочесть клятву затворницы буквально. Когда она становится невестой Христа, то заключает выгодную партию. Очень выгодную.
Идея о замужестве как источнике власти красной нитью проходила через феминистский дискурс последнего двадцатилетия.