подходы типа психоанализа и бихевиоризма тоже ничего не прояснили, и все это очень напоминало известную притчу о слоне и слепцах. У меня возникло устойчивое отвращение к науке. Не к той, что заглядывает внутрь атома или клетки, а к той, что все самое удивительное и чудесное – зарождение жизни, природу сознания – толкует нелепо и смехотворно и выдает свою унылую трактовку за истину.
Перед сессиями мне каким-то чудом удавалось собраться с силами и подготовиться. То ли мне везло, то ли с нас не очень строго спрашивали. Учебная программа была новая, на нас ее только обкатывали.
Что же касается отношений, то тут тоже было сущее бедствие. Трудно строить приятельские отношения с людьми, когда у тебя, мягко говоря, низкая самооценка. Я не умела улыбаться, поддерживать беседу, флиртовать, смотреть людям в глаза. Даже собственный голос казался мне странным и неправильным.
Состояние при депрессии часто сравнивают с черной дырой, вызывающей сильный ужас. Это сравнение верно, именно так я обычно и воспринимала свое состояние. Ужас бывал фоновым и терпимым, а бывал и запредельным. Понятно, что никакая психика не в состоянии вынести запредельный ужас в течение длительного времени. Некоторые люди описывают приступы депрессии, при которых подобное состояние ужаса и вызванного им паралича воли длится неделями. Не могу представить, как такое можно вынести и не сойти с ума.
У меня приступы паралича длились несколько минут, максимум – пару часов. Я испытывала чувство падения в черную пропасть и не могла говорить. Если рядом находились люди и обращались ко мне, я не реагировала. Язык словно отнимался, слова казались неподъёмно тяжелыми, бессмысленными и ненужными.
Одна из таких «черных дыр» настигла меня в Эрмитаже при виде картин Пикассо. То было мгновенное узнавание: я уже видела когда-то эти исковерканные формы, я знала их, я жила среди них, я была ими, я сама их нарисовала. Я будто посмотрела в зеркало и увидела там искалеченную, больную, страшную правду.
Музыка тоже причиняла боль, так же, как картины и стихи, но более острую. Она пробиралась под кожу и выворачивала душу, напоминала о чем-то невозможно прекрасном и навсегда утерянном. В результате в мозгу сработал защитный механизм – я перестала воспринимать музыку. Музыка превратилась в сложный набор звуков, в беспокойный и сложный шум.
Страх в разных проявлениях присутствовал постоянно: страх находится в комнате и страх выйти на улицу; страх ездить в метро, страх находиться в толпе, страх сойти с ума. Часто казалось, что в голове заложена бомба с часовым механизмом, которая может в любой момент взорваться, и остаток жизни я проведу, бессмысленно пялясь в пространство.
Я тонула и не видела выхода.
Когда стало совсем невмоготу, я решила положить конец своему жалкому существованию. Внутренний голос сказал мне, что такое ущербное существо, как я, просто не заслуживает жизни. У моего внутреннего голоса есть имя: я называю его Великий Внутренний Инквизитор.