тысячи выпотрошенных предыдущими жильцами раков. Деревянная обшивка, вероятно, еще где-то в прошлом столетии была алой, но теперь стала розовой и облупилась, как кожа туриста после дня под солнцем Луизианы. Единственным насыщенно-красным пятном был свежий прямоугольник, которым домовладелец закрасил флаг конфедератов; тот почему-то игнорировал попытки навеки скрыть его синий крест, и раз в год работу приходилось переделывать.
«Чертова проклятая дрянь, – говорил Боди Ирвин. – Южане, видать, никогда не угомонятся».
Пшик подтолкнул ручку ладонью и, направив свое судно параллельно пристани, затормозил.
«Да, так себе, но это дом», – подумал он.
И даже такого бы не досталось, если бы не милость Боди Ирвина, вышеупомянутого борца с флагом, который был влюблен в Элоди еще с выпускного или даже раньше и который был готов закрыть глаза на неполную оплату аренды в обмен на то, что ее сын пару смен в неделю таскал ящики с пивом в его баре.
Хорошая сделка, если спросить Пшика. Вдобавок ко всему, Боди так долго откладывал, что вряд ли уже когда-нибудь пригласит его матушку на свидание. А это Пшика полностью устраивало – по крайней мере, раньше. Пшик подходил к тому возрасту, когда появляющийся разум заставлял его рассматривать Элоди не просто как маму, но и как отдельную личность. Ваксмен, во время очередной заунывной лекции, приписал выводы Пшика некоему «росту его суперэго», и мальчишка на мгновение подумал, что это у него просыпаются суперсилы.
Но откуда бы ни исходила его новообретенная сознательность, она подсказала ему приглядеться к матушке. Элоди была для него красивой, это он знал. Матушка все время рассказывала своим подругам-медсестрам, как ее сынок Эверетт постоянно звал ее замуж.
«Когда вырасту, я на тебе женюсь, мам».
Тогда он действительно так считал. Теперь, спустя несколько лет после той фазы, Пшик увидел, что с его личным мнением о красоте матушки согласны и все остальные. И это только глазурь на пончике: его матушка была нежной и внутри; ночами она заботилась о больном народе, а днями беспокоилась о Пшике. Она редко тратила на себя хоть грош, сама стригла волосы и себе, и Пшику. Может, раз в неделю Элоди мягко отказывала какому-нибудь парню, и дело с концом – ну, кроме Хука; констебль получил решительный отказ, что заставило его клеиться еще настойчивее.
«Вот бы Боди все-таки подкатил», – мечтал Пшик, особенно зная то, что он теперь знал о констебле Хуке.
Однако Ваксмен заверял, что владелец бара никогда не пригласит Элоди на свидание: «Парниша слишком, черт возьми, уродливый. Твоя мать – объективно девятка, а Боди, ну, выше трешки не запрыгнет даже со стремянкой и после пластики».
Что звучало, если спросить Пшика, чуть менее философским рассуждением, чем привычные нотации Ваксмена.
Пшик привязал свое судно к латунному кольцу, которое пару лет назад попало к нему в сеть. Стоило его продать, но кольцо стало для Пшика чем-то вроде талисмана. Люди вечно ищут, где б привязаться поудачнее.
«А вот и Пшик-большая-шишка-Моро