должностях, он интриговал и порой лукаво говорил о благе России, а думал о том, как сделать карьеру и приумножить свое состояние. Заканчивая свою исповедь, он сказал:
– Еще я осуждаю наших крестьян за то, что бросили нас, оставили без защиты. Мы ради их блага работали, защищали их от революционеров, чтобы они могли мирно трудиться, а они наши усадьбы разгромили, растащили. Осуждаю. Грешен.
Батюшка тяжело вздохнул:
– Ты Алексей, свой грех осуждения оправдать хочешь, значит, нет в тебе раскаяния. Давай подумаем вместе, имеем ли мы право осуждать крестьян. Что мы сделали им хорошего? Часто ли мы делились с ними своим богатством? Не относились ли к ним как к людям низшего сорта, вместо того, чтобы видеть в них своих братьев? А сколько крестьян мы оскорбили, не заметив этого в своем барском высокомерии! Сколько девушек-крестьянок, опозоренных барами, было поспешно, с приплатой, выдано замуж за первого попавшегося! А что для них, крестьян, значат наши усадьбы с бесчисленными анфиладами комнат, в которых никто не живет, с бессмысленными для них статуями, вазами, картинами, с беседками, фонтанами! Что, кроме раздражения, все это может вызвать у людей, живущих всемером в тесной избе и озабоченных тем, как вырастить столько хлеба, чтобы хватило до следующего урожая. Так что осуждать мы их не вправе. Мы перед ними виноваты, за это и расплачиваемся теперь.
– Да, всё это правда, горькая правда, – подумал Хвостов. Глаза его были мокрыми от слёз. – Грешен, батюшка, – сказал он. – Во всём, что вы сказали, грешен.
Получив отпущение грехов, Хвостов сказал:
– Научите, батюшка, как перед смертью быть таким же спокойным, как вы?
– Этому у христианских мучеников надо учиться. Они говорили: «Я в узах, но Христос со мною и я радуюсь. Меня ведут на казнь, значит, я иду ко Христу, и я счастлив».
Ранним утром группу из 12 человек вывели в тюремный двор, по приставной лесенке загнали в открытый кузов грузовика и рассадили на скамейках. Рядом с отцом Иоанном сидел епископ Ефрем. Он приехал из Сибири для участия в Соборе, жил на квартире у отца Иоанна и был арестован вместе с ним. Хвостов вгляделся в лица конвоиров, стоявших у бортов. – «Монголоиды, – удивился он, – наверное, китайцы». Долго ехали пустынными московскими улицами, потом по песчаной дороге. Остановились у кладбищенских крестов. Недалеко виднелась церковь.
– Братское кладбище, – сказал кто-то. – Здесь мы в пятнадцатом году хоронили героев войны[12].
«Что ж, место почетное, – подумал Хвостов. – Мы, правда, не герои, а просто жертвы. Да и вся Россия принесена в жертву страшному Молоху революции».
Когда выбрались из кузова, увидели широкий свежевырытый ров. Тут же стояли уставшие землекопы с лопатами в руках и отряд солдат.
До этого момента Хвостов думал, что спокойно встретит смерть, но при виде ямы и могильщиков его затрясло. Он изо всех сил стискивал зубы, чтобы они не стучали. Подошел маленького роста чернявый человечек в кожанке,