человеком можно спать, посудите сами?
Объяснение происходило у нее дома. Она долго плакала, а потом наговорила мне столько гадостей, что и я разревелся. Мы довольно крепко напились, и она выразила желание переспать на прощание. Мне ее идея показалась отвратительной, и тогда ей стало очень неспокойно, нервно; она открыла окно, залезла на подоконник и уселась на самом краю, меланхолично устремив взгляд к горизонту. От пальцев ее ног до асфальта внизу было около десяти метров; перед моими глазами пробежали заголовки статей: «Пьяный режиссер выбросил любовницу из окна», «Жертва искусства» и «Со сцены за решетку»; я представил камеру, наручники, зал суда с деревянными панелями на стенах, монотонный гнусавый голос государственного обвинителя, тараторящий на державном языке, и мне стало страшно. Пока я затаскивал Машеньку, истерично отбивающуюся, внутрь квартиры, она успела меня до крови укусить (sic!) в плечо. Надеюсь, шрама не останется; наутро она извинялась, уверяла, что не имела в виду ничего плохого и всему виной некачественный коньяк, снова рыдала и пересказывала мне те свои проблемы, о которых не успела сообщить намедни. Многие из них касались разных частей ее тела: дело в том, что она очень хотела стать худой, но сбыться мечте помешала банальная булимия… Сразу после фразы «Я шла в туалет и блевала» я сказал: «Пока» – и вышел; такое у нас скомканное получилось прощание. Она кричала мне что-то вслед из окна, а когда я исчез за углом, стала названивать на мобильный. Я вытащил сим-карту, сломал пополам и выбросил; звоните мне теперь только на немецкий номер.
Ладно, вернемся лучше к Самсону…
Впрочем, нет, не будем пока возвращаться к Самсону; я очень сочувствую Маше, хоть и надеюсь, что больше никогда ее не увижу. Потому что это все, дорогая Мария, только лишь либидо да подростковые комплексы. Потому что мы не боги, и, когда какая-нибудь театроведка спрыгнет с подоконника на асфальт, Борхес про нее не напишет. И, как сказала моя мама, «жизнь свою каждый человек строит как умеет. И более того, как может».
Итак, я покидаю Морскую державу завтра утром. Чемоданы уже собраны, осталось только отдать ключи от квартиры консьержу и отправить Вам это письмо. Напишу Вам в следующий раз уже из Германии, из новой жизни…
Вы тоже пишите, когда захотите!
Ваня
27 марта, Вупперталь
Дорогая Мария Драй!
Я очень Вам сочувствую, и, конечно, я на Вашей стороне! Держите меня в курсе ситуации и, если я могу помочь Вам как-либо, дайте мне знать!
Что касается Ромео и Джульетты, прошу Вас, не боритесь за этот спектакль! Его гибель неизбежна и, более того, закономерна; моим престарелым любовникам совсем нечем загородиться от реальности: провинциальные театры ценят обычную нормальную пьесу, где люди, как завещал классик, носят пиджаки и пьют чай, и чтобы роза пахла розой, как бы ее ни обзывали, ну и «Гамлета играл мужчина того же пола и возраста, что и он сам» (понимайте как хотите, это цитата из Саввы