занавеси пробивались лучи солнца, холодного, зимнего, которому, однако, удавалось преобразовывать мир за окном в яркую сияющую картину: дороги, дома и деревья блестели миллионом маленьких солнц, делая все вокруг волшебным. Агата очень любила такие дни.
Сегодня же ей не хотелось ничего… Утром маменька, обеспокоенная ее состоянием, спросила:
– Уж не случилось ли чего, Агатенька? Не захворала ли ты снова? Может, ты рано перестала пить микстуру?
– Нет, маменька, я вполне здорова, не тревожьтесь. Просто мне отчего-то грустно сегодня.
Анне странно было видеть такой печальной обычно веселую, жизнерадостную дочь.
Одна Тереза догадывалась о причине такого настроения сестры. Восторженные, подробные рассказы Агаты о графе, ее сияющие глаза наводили на мысль о том, что она влюблена. Как старшая, Тереза пыталась объяснить ей, что думать о его сиятельстве не следует, что она не его круга и влюбляться в Александра Николаевича Гурьева ей совершенно не стоит. Тем более что, скорее всего, она его больше никогда в своей жизни не увидит.
Эти слова убивали в Агате последнюю надежду. Как объяснить Терезе, как именно граф смотрел на нее и как, словно ненароком, коснулся ее руки, когда брал книгу? Агата знала: это было неслучайно! А почему Александр Николаевич все время, пока разговаривал с ней, улыбался? И сколько раз он говорил о ее красоте! Когда Агата выходила из гостиной и поднималась по лестнице, краем глаза, как это умеют делать только женщины, она заметила, что граф провожает ее взглядом…
Агата, конечно, девушка серьезная, не ветреная, она всегда этим славилась. Но, наверное, влюбилась, потому что ничего не желала на свете больше, чем увидеть его сиятельство снова. Учитель грамматики и русской словесности, несколько раз сделав ей замечания, пожаловался маменьке, что Агата, видно, все еще нездорова, потому что никак не может сосредоточиться на уроке, ничего не слышит и не отвечает даже на простейшие вопросы.
– Предлагаю на некоторое время прервать занятия: пусть ее здоровье окончательно поправится.
Маменька согласилась, и Агата целую неделю пролежала в кровати, отказываясь от еды.
Она пыталась вспомнить лицо графа; ей казалось, что она вот-вот забудет его навсегда. Из-за этого девушка расстраивалась еще сильнее. С самой первой секунды, когда она стояла в дверях со щенком за пазухой, растрепанная и взбудораженная, его сиятельство поразил ее своим необыкновенным видом, отличной выправкой, ленивыми движениями уверенного, знающего себе цену господина, которого вообще-то мало что может взволновать. Он уже тогда смотрел на нее как-то по-особенному. Не имея опыта подобных ощущений, Агата понимала, что все это, неведомое ей ранее, ее и радует, и пугает. В душе юного создания поселилось странное беспокойство, тревога одновременно с восторженным ожиданием завтрашнего дня, когда все в одночасье может перемениться. И этот завтрашний день всенепременно должен принести с собой радость.
В отличие от Агаты его сиятельство прекрасно понимал, что с ним происходит. Да, он никогда не был аскетом.