что ее чувство взаимно…
Он не может смотреть на чьи-либо слезы вообще, а тем более на ее. Еле сдерживается. Так хочется взять ее руки в свои, смотреть в глаза и упрашивать: «Ну почему мы не можем быть братом и сестрой, ну почему? Сердце мое от твоих слез разрывается. Но принадлежать тебе я не могу… В моей душе живет уже только Бог. Он Один. И все остальные уходят, уходят…
И ведь подумать только – он протестант, хочет стать православным. Нет, она никогда не поймет… Так долго встречались, она полюбила и вот…»
«Ну почему? – стонет она. – Он любит другую? Боже, как жесток этот мир! И как смириться, если без него нет жизни, радости, счастья? Как забыть эти бездонные, умные, проникающие в тебя до глубины души глаза? Бархатные и теплые, и, одновременно, строгие и холодные. Как забыть, что он – моя вторая половина? Воздух, коим я дышу, земля, по которой хожу, солнце, коему улыбаюсь… Нет-нет. Это сон. Сон или шутка. Вот сейчас я закрою глаза, сомкну их, а открою, и он улыбнется, и скажет, что хотел проверить, как сильно я к нему привязана…».
Она пытается зажмуриться и не может. Из глаз юноши текут холодные едкие слезы. Он смахивает их, делая вид, что это дождь, пристально смотрит в ее лицо и говорит быстро-быстро что-то такое, что она понять не может. Ей становится очень холодно. Так, будто она уже умерла и закоченела. Она дрожит от разочарования, горя, одиночества. Да, сейчас она одинока. Он – далеко за чертой. Он уже не с ней.
Туман становится все плотней, будто стремится разъединить их, скрыть друг от друга.
– Что-что? – переспрашивает она испуганно, как бы стараясь все повернуть вспять, успокоить, смягчить.
– Я не могу встречаться с тобой, – спотыкается он о слова.
– Почему, ну почему?
– Зачем тебе этот жалкий безработный?! Я же сейчас даже на пропитание не могу найти денег и не знаю: найду ли работу вообще… Я не смогу содержать жену.
– Но я же работаю! – ее голос надрывается, становится сиплым, в нем слышится много горячей мольбы и надежды.
Он с трудом выдавливает из себя:
– Нет, я не умею жить за чужой счет…
– Я умоляю тебя, умоляю. Ну, прости, я что-то сделала не так, сказала не то, прости, прости! – сломившись пополам, склоняется перед ним на колени, словно тростинка от сильного ветра, и все никнет и никнет, ниже самой земли…
– Нет, ты не виновата и ты… слишком хороша, слишком! – запекшимся куском горечи вырывается из него.
– Ну, тогда что же, что, говори!
Пальцами она вгрызается в землю и разрывает ее, чтоб унять боль…
Он бледен, глаза штормят, в них смятение, буря, тоска. Старается подавить свой порыв – обнять ее, успокоить, назвать любимой…
– Нет-нет-нет! – силится она из последних сил повернуть вспять предрешенное.
– Не надо, не рви свое сердце и мое!… – он склоняется над ней и бережно поднимает. – Прости меня и прощай…
– Прощай!
************
Она возвращалась, точно смертельно больная, обессиленная, покачиваясь