Девушки с нетерпением наблюдали, как на заднем дворе служитель и новый садовник кололи дрова, как складывали их поближе к двери для прислуги. Но наколотые дрова пока оставались под навесом. Заканчивался ноябрь. И если в дортуаре было просто холодно, то в умывальной зуб на зуб не попадал, а вода, казалось, обжигала.
– Терпите, машерочки, – всегда повторяла мадам Рощина. – От холодной воды прекрасный цвет лица и замечательно красивая кожа делаются.
Это была чистая правда – у мадемуазель Энгельгардт, которая стала мадам Рощиной, и в самом деле был чудесный цвет лица и гладкая бархатная кожа. Огромные серые глаза освещали все вокруг, а две толстые косы пепельного цвета, которые она по давней привычке не собирала в затейливые прически, делали ее сверстницей своих учениц. А уж фигу-у-ура…
Тамара Накашидзе, высокая и склонная к полноте, раз за разом давала себе зарок, что будет каждое утро делать гимнастику, чтобы «походить на машерочку мадам Анастасию». Увы, по утрам никогда на это не хватало сил, а вот в родственные дни в институт частенько заглядывали земляки Тамары, передавая ей от приемного отца сласти и лакомства, которые вовсе не помогали удержать фигуру в рамках дворянских приличий.
Лиза торопливо умывалась и неторопливо размышляла. Обычно этот до странности страшный сон возвращался к ней в дни тревожные, чаще перед тяжелым и особенно неприятным экзаменом. Но сейчас-то отчего? До Рождества еще далече, а значит, и до экзаменов, из дому вести приходят спокойные, вернее, вовсе никаких вестей. Матушка шлет записочки пустые и веселые, кузены пишут из училища лишь о своих глупых мальчишеских проделках. Да и здесь, в институте, пока что не затевается никаких каверз. Удивительно, но даже с самыми вредными классными дамами установилось нечто поразительно похожее на перемирие.
Размышляла, но ответа не находила. Она решила, что недурно было бы посоветоваться с кем-то из «умных», перфеток… Но, с другой стороны, умные могут поднять ее на смех – на дворе-то конец просвещенного девятнадцатого века, а она о сне своем хочет посоветоваться, понять, что так тревожит ее душу. Хотя перфетки от глупого усердия поднимут ее на смех, а вот машерочки, по-настоящему умные и тактичные, помогут и высмеивать не станут.
– Да, душенька Журавская, – задумчиво проговорила Варя Гижицкая. – Непростой это сон, Христом Богом клянусь.
Варя перекрестилась. Вот уже второй год она и Катя Лорер усердно обожали преподавателя Закона Божьего и потому считались крупными специалистами во всем, что было связано с высшими силами и движениями души.
До начала урока – естествоведения, а не Закона Божьего – оставалось еще несколько минут. Девушки шушукались за высоким щелястым шкафом. Пусть и не весьма усердно, но в классах уже топили, и поэтому секретничать здесь было куда уютнее, чем в дортуаре.
– И когда в первый раз тебе этот сон приснился?
Лиза честно задумалась. По всему выходило, что прошлым летом. Хотя, может быть,