древний
узник —
Лезгин любил узилище своё.
Свои клинки ковал он в нищих
кузнях,
О грани скал точил он лезвие.
Жестокий бог десницей Тимур-Ленга
Его загнал в скалистый каземат,
Равно косясь на турка и на френга,
Он одичал, оборван и космат.
С терпеньем пчел лепил он,
словно ульи,
Селенья гор, за сотом – тесный сот;
Как крот, он рыл убежище в ауле
И угрожал противникам с высот.
Бедней глухой российской
деревеньки,
Взбираясь ввысь по лестнице крутой
В аул, пахал и сеял на ступеньке
И в щелях гор размахивал гурдой.
Народ здесь был и пастырем,
и зодчим,
Судьбою стар, душою вечно юн,
Но царь его из дома гнал, как отчим,
И разорял, как жадный опекун.
Уже не раз запятнаны коварством,
Князья опять царю передались,
И говорил народ в краю аварском:
«Встать надо льву, коль с барсом
спелась рысь!»
В былом, когда к величью и свободе
Вёл племена восторженный мулла,
Его рука ни княжьего угодья,
Ни ханских прав затронуть
не смогла.
Когда же стал пророком горской воли
Имам Шамиль – вождь бедных
узденей, —
Народам гор, искавшим лучшей
доли,
Он подарил свободу от князей.
И, чей покой казался бездыханным,
Бедняк – лезгин привольнее
вздохнул
И, взяв Хунзах, с последним
кончив ханом,
Служить себе заставил чванных мулл.
А новый вождь, боец и проповедник,
В ущелья гор на запад слал гонцов,
И молодёжь народностей соседних
На зов его текла со всех концов.
И как-то раз в глухой аул черкесский,
Где третий год в плену влачил я дни,
Пришёл старик в турецкой
синей феске
И с ним чужих аулов уздени.
Они народ подняться призывали,
(Завидя их, бежал немедля бек),
Аулом шли и хрипло распевали,
И тот напев запомнил я навек:
«Тучи угрюмы и хмуры,
Кровь узденей потекла.
Прокляты будьте, гяуры!
Ля-илляга-илляла!
Бекам угрюмым не верьте!
Ханов бессильна хула.
Нет для отважного смерти.
Ля-илляга-илляла!
К бедным сойди с минарета!
Время ль молиться, мулла?
Долгом молитва согрета.
Ля-илляга-илляла!
Враг нам наносит обиды,
Сакли сжигает дотла.
Шашки точите, мюриды!
Ля-илляга-илляла!
Славу внемлите имама,
Горного