в комнате. Они поприветствовали меня, штабс-капитан Щеглов предложил составить банчок, но тут в комнату словно внесли поляну цветущих одуванчиков – то вошла жена поручика. На миг наступила тишина, ведь мы отвыкли в этой глуши от приличного дамского общества, и потому появление такого милого созданья из Петербурга произвело на нас столь сильное впечатление.
– Моя супруга Елена Николаевна! – представил ее Тонкоруков.
– Не понимаю! Как это он при такой жене на кузнечиху мог позариться? – шепотом спросил меня поручик Козырев.
– Напротив, именно при такой жене надобно особенно упражнять свой уд, чтобы не опростоволоситься, – сказал сунувший между нами нос интендант Горнов.
– Господин Горнов, мои слова предназначались не для ваших ушей, – заметил Козырев.
– Прошу прощенья, прошу прощенья! – пробормотал Горнов. – Ничего не могу поделать со своим обостренным слухом.
– Тогда потрудитесь отрезать себе язык! Пока это не сделал я! – сказал Козырев.
Горнов предпочел не услышать эту грубость и поспешил к Елене Николаевне целовать ручку.
Сели за стол, наши взоры невольно тянулись к прелестному созданию, посетившему Богом забытый край, гусары поднимали бокалы за молодую пару.
Во время одного из тостов Тонкоруков вдруг что-то шепнул на ушко своей супруге. Странная гримаса пробежала по всему ее лицу, Елена Николаевна подняла голову и посмотрела на меня. В глазах ее был ужас. Так человек смотрит на мерзкую жабу, на которую случайно наступил голой ногой.
Я сразу все понял: «милостью» поручика я здесь был в качестве экзотического блюда, которое в приличном обществе, разумеется, не едят, но которое обожают дикари. «А посмотри-ка, милая, на этого тритона, запеченного в майских жуках. Хотелось бы тебе это попробовать? Нет? Мне тоже. Бр-р-р-р! Но только представь себе – ведь есть люди, для которых это лакомство!» Тонкорукову хотелось поразить, удивить супругу чем-то невероятным, и по ее лицу я сразу понял, какие гнусности он рассказывал обо мне.
Шампанское лилось рекой, в присутствии очаровательной Елены Николаевны каждый гусар старался блеснуть остроумием. Разговор, разумеется, зашел о местных достопримечательностях. Штабс-капитан Щеглов с жаром стал рассказывать супруге поручика о пожарной каланче, которая горит во время каждой грозы. Он растопыривал руки, надувал щеки, изображая бурю, вскакивал со стула, бегал вокруг него, показывая, как пожарные тушат каланчу. И, наконец, падал на диван, чтобы было понятно, что каланча совершенно уничтожена. Жена поручика весело смеялась, но нет-нет да и бросала в мою сторону настороженный взгляд.
Тут кто-то стал рассказывать, какую закономерность установил предводитель в возгораниях каланчи. А именно о том, что если в дозоре на каланче стоит человек, чье имя начинается с согласной, то молния в нее попадает, а если с гласной, то разит что-то другое.
– Да, в этой теории есть некий резон, – с важностью знатока сказал Тонкоруков. – Если имя