поделенной на три неравных куска… Но нет, вспоминаем поспешно, это уже из Хроноса: летние каникулы и ворох беспечных планов, время, когда прилетали большие шмели, затем – время, в котором возмужал внезапно, не отдавая себе отчета, что именно теряешь, и – три неравных куска, с соседями и без, с одной, другой женщиной, потом – в одиночестве, без помех…
Я пытался представить, как делал это не раз, точные формы и живые краски – что-то, о чем знаешь не понаслышке, пусть хотя бы цвет листвы, обои на стенах или одеяло на узкой кровати – но порядок прежних знаний неумолим, зацепки непроизвольны, ни одной мысли не прикажешь застыть и не двигаться, чтобы пристальнее осознать. Спешка, спешка – мельтешенье таксомоторов, странные игры взапуски, как-то связанные с карьерой, лица людей, к которым тянулся, или которые льнули к тебе, добиваясь контакта, убеждая, убеждаясь в тайном союзе, заключенном без ведома всех, обманываясь, обманывая. Чаще ненамеренно.
Вообще, с лицами проще – дольше живут в памяти. Можно всласть умиляться или вновь презирать, вызывать на поединок, не желая зла, или гнать с отвращением, зная, что не уйдет, пока не закроешь потайную дверцу. Но и все же приедаются быстро, не сосредоточишься как следует – все как-то анахронично: бессловесные жесты, немое кино, даже титров нет. Вспоминая же диалоги, привираешь, приукрашиваешь, всякий раз импровизируя по-новому, уж больно велик соблазн. Так и теперь, я сидел, унесясь в прошедшее, проговаривая имена, которых давно не слышал, то и дело ловя себя на слишком смелой лжи, с некоторым стыдом порываясь менять детали, чувствуя, что не умею, не хочу, ленюсь, или просто прежние знания уже почти на исходе, и память выталкивает меня наружу, где – заезженные кадры последних месяцев или последних лет, даже и не отличишь. Все периоды одинаковы, малы они или велики, так что сбиваешься и путаешь номера, а потом машешь рукой – все одно и то же, созерцание тех же картин, собственная персона в: ожидании звонка, ожидании писем, ожидании плохих новостей, получении плохих новостей, ожидании нового звонка – и так по кругу. Но круг этот непрочен, если бояться его не слишком, если решиться разорвать его вдруг – как нырнуть – и вынырнуть уже в: отсутствии удивления, холодной насмешке над собой, нелюбви к себе, потом – опять любви к себе, и наконец – в решении.
Да, в этом-то и отличие, к этому и подвожу – это уже не замкнутая петля. Ты можешь беречь задуманное, как маленькое сокровище или укромную свербящую мысль, но мне нравится по-другому, и я называю по-другому: я называю это «мой секрет», совсем иначе звучит. И с моим секретом уже можно жить, поверьте, и отправляться в город М., что я и сделал, так что все нити разорваны – а это всегда путь к, думают все, отчаянию, но на деле – к спокойствию. Я прилежно рассматривал снова со всех сторон, и сознанию всякий раз являлся не порочный круг, но мой секрет и город М., и я в нем, внутри, тайный лазутчик, проникший через заслоны, разведывательный отряд армии себя самого. Если отбросить условности, то всякий скажет: да, отличие несомненно,