из которых представлял лишь мужичонка лет сорока в мятой одежде, с всклокоченными волосами и двухдневной щетиной на щеках, но с удивительным взглядом, полным ясной печали, пробивающимся из-под густых бровей. Заметив мое разглядывание, он кивнул мне и улыбнулся открыто, от чего лицо его, хоть и покрывшись морщинами, помолодело лет на десять, а глаза, напротив, стали вдруг куда старше, и печаль в них исчезла, уступив место покорной тоске. Меня поразила перемена, и я отвернулся поскорее, лишь чуть-чуть кивнув в ответ, но тот, поерзав немного, вдруг встал и направился ко мне.
Это было ни к чему и вовсе не входило в мои планы. Я выругал себя с досадой, подумав, что придется уйти, не дождавшись чая, но незнакомец не сделал попытки присесть и завязать беседу. Смиренно попросив сигарету и получив ее, он вдруг достал из недр своего плаща маленькую гармошку, отошел на два шага и, отвернувшись в сторону, заиграл на ней отрывок из чего-то торжественного и незнакомого мне – неожиданно сильно и чисто, разом наполнив помещение рыдающими скрипками, так что даже воздух зазвенел, казалось, со стен облетела копоть, а тусклые светильники под потолком обратились сверкающей хрустальной люстрой. У меня закружилась голова, но все кончилось в одно мгновение – сыграв несколько фраз, он остановился так же внезапно, как начал, отрывисто и коротко склонил голову и пошел к своему месту. Кто-то засмеялся, кто-то сделал несколько шутовских хлопков. Вообще, к нему тут видимо давно привыкли, и эпизод никого не удивил. Я же чувствовал странную неловкость и старался больше не смотреть на него, торопясь докурить и отпивая маленькими глотками горячий и почти безвкусный чай, который как-то незаметно оказался у меня на столе.
Вдруг раздались звучные шаги, будто сталь зазвенела по бетону, зацокала подковка, и рассыпалась дробь. В кафе стремительно вошел еще один посетитель – высокий мужчина тридцати с чем-то лет в дорогом черном костюме и элегантном шарфе, с волосами как смоль, зачесанными назад. Он шел, ни на кого не глядя, являя своим обликом полное противоречие прочей публике, что притихла и съежилась при его появлении. Лишь мой невольный знакомец с гармошкой вскочил проворно и бросился к вновь вошедшему, причем лицо его просияло радостью узнавания, совершенно неуместной и для всех вокруг, и для человека в дорогом костюме, который чуть повернул голову, затем выставил руку и вдруг толкнул подбежавшего музыканта в грудь, так что тот едва не упал, в последний момент ухватившись за стол, а его гармошка отлетела в угол, к пружинным дверям, на которых были намалеваны туфелька с башмаком. Вокруг раздались смешки, мой знакомец, не обескураженный ничуть, выпрямился и кротко улыбался смеющимся, а высокий мужчина сел в дальнем конце, спиной ко всем и стал что-то читать, подперев голову ладонью. «Точная работа», – опять подумалось почему-то, но теперь насмешки не получалось, что-то отрезвило меня, город словно поворачивался хмурым, чужим лицом. Некоторое время я размышлял все же, не стоит ли вмешаться, и если да, то каким образом,