я не мог. Со дня нашего с Альвином разговора прошло почти два месяца. За это время я так и не отучился спать без света, но зато приобрел новую привычку – каждый понедельник и каждую среду встречаться с Альвином и бродить по окрестностям Регенсбурга. Он, закутанный в длинный черный шарф, рассказывал мне о фотографии, делился планами на будущее, но это было лишь вступлением, потому что в основном мы говорили о Ванденберге. Убил ли он своего отца специально? Что значили его слова, обращенные ко мне? Что он делает сейчас? Вопросов было много, но ответов не предвиделось. Меня подкупало то, что Альвин не важничал со мной, не строил из себя всезнающего взрослого. Он общался со мной так, словно мы были одного возраста, поэтому мне нравилось проводить с ним время – я мог ему довериться. Альвин хранил все мои тайны и никогда не задавал лишних вопросов. Он был удивительно внимателен и добр, проявлял интерес к моим словам и чуткость к моим эмоциям. Мы часто кормили уток, а если мне становилось холодно, то Альвин протягивал мне свой шарф и улыбался. «Не хватало тебе еще простудиться, Лео». В его присутствии мне было спокойно, я мог не бояться осуждения или того, что меня не поймут.
– Не знаю, – я пожал плечами. – В суде Ванденберг так и сказал, конечно, но мне кажется, что это как-то глупо. Ты так не считаешь? Я хочу сказать, что если бы я был на его месте, то тоже бы постарался убедить окружающих в том, что просто желал признания. Просто, чтобы досадить всем вокруг.
Альвин тихо рассмеялся. Из-за холодного ветра его щеки были раскрасневшимися. Он шел, погрузив руки в длинные карманы серого пальто.
– Над чем ты смеешься? – нетерпеливо спросил я.
– Ты нормальный, Лео, – сказал он, хлопнув меня по спине ладонью. – Не пытайся понять образ мышления такого человека, как Вальтер Ванденберг. Психопаты думают по-другому. Они весь мир видят иначе. Нам никогда не понять, что тогда творилось у него в голове. Я хочу сказать, может, Ванденберг видел во всем этом смысл.
Теперь я взглянул на Альвина иначе. До меня стало доходить, что он хотел сказать.
– Смысл?
– Ну да. Возможно, Ванденберг хотел сделать себе имя и войти в историю в качестве одного из самых опасных серийных убийц. Ты сам подумай: Джон Гейси, Тед Банди23. Они у всех на слуху.
Я пожал плечами. Подхватил с земли камешек и бросил его в воду – он дважды прыгнул по ее поверхности, а потом пошел ко дну.
– Зодиак тоже у всех на слуху, разве нет? Только вот он так и остался на свободе. Других же поймали по глупости. Вряд ли смертная казнь была пределом мечтаний и Гейси, и Банди.
Альвин остановился и посмотрел мне прямо в глаза.
– Есть что-нибудь, чего ты еще не знаешь?
– Это у меня спрашиваешь ты? Человек, который даже о Караваджо24 говорит так, словно когда-то знал его лично? Серьезно?
Альвин закатил глаза и двинулся дальше. Несколько секунд я смотрел ему в спину – прямая осанка, волосы заметно отрасли и слегка вились, ему бы не мешало постричься – и пошел следом.
– Я не хочу быть умным, потому что ум делает тебя депрессивным, – сказал он, когда я нагнал его.
– И