Птичьи лица. Елена Лебединская

идёт за кукольником, как на поводке. Я тащусь следом.

      В дальнем углу комнаты, обрамлённый со всех сторон куклами, стоит маленький столик. Резные ножки, почти игрушечные размеры. Такой подошёл бы разве что детям. Или самим куклам, что свисают над столом, как драпировки.

      Сегодня старик зовёт за стол нас. Мы едва умещаемся на низеньких стульчиках. Мне проще – я сама почти что ребёнок. А вот Сатель за столиком смотрится несуразным переростком.

      Кукольник извлекает перевязанный тканью кувшин. Разматывает с горлышка бечёвку, снимает тряпицу. В нос ударяет сладковатый с кислинкой запах. Зазывно звенят фарфором миниатюрные чашки с блюдцами. Взгляд ненароком стремится отыскать на одной из них скол… Но чашки целы. Среди них нет моей. Все эти чашки – игрушечные подделки. К чему такие? Потчевать кукол? Неужели разноглазый старик и впрямь усаживает своих Берт и Мирабэлл чаёвничать?

      Не свожу глаз с бледных красивых лиц, изящных кистей, нависающих ёлочными гирляндами вокруг. На них невозможно не смотреть. Они повсюду. Кисть в чёрном кружеве задевает моё плечо. Я невольно вздрагиваю, пододвигаюсь к Сатель. Среброволосая кукла из-за спины старика таращится на меня. Точнее – сквозь. Стараюсь не замечать. Ощущение, будто я опять в доме Шарля, и на меня снова пялится уродливая маска. Только теперь уродство сменяется красотой, которая тем страшнее, что притворна.

      Кукольник разливает из кувшина напиток.

      Сатель по-детски ведёт носиком. Ближайший родственник аромату, пожалуй, квас.

      Хватаем игрушечные чашки, и нам уже плевать на их размер. Желудок сводит от голода. Глоток, ещё глоток, скорей бы насытиться. Напиток обращается горьковатой терпкостью во рту.

      – Что это? – удивляется напитку Сатель.