тросом к трактору и выдёргивали.
Ко времени передачи храма церкви многое успели: ограду почти всю увезли, кое-где и столбы развалили. В храме ворота выломали. Там ведь во времена колхозные дизельную электростанцию затащили, американскую. Прямо в алтаре поставили. В алтаре дизель с генератором стояли, а в основной части храма и в пределах склады разместили для удобрений. Над храмом знамя красное вместо креста развивалось. Кресты-то – ранее, в 1920-х годах поспиливали. Работала местная электростанция долго, а потом стали электричество тянуть, столбы ставить, нужда в ней пропала. Забросили её, простояла она до известных лет, и её сдали на металл. Меди там было: и проволока, и пластины на генераторе. Когда тащили агрегат, проём дверной расширили кувалдами.
У деревенских церквей свои дворянские истории: тайные венчания, ночные отпевания. Храмы, понятно, всё чаще помещики да купцы закладывали и строили на свои деньги, а чтили больше в народе. Потому что не было другого места, где общество деревенское собиралось бы и в горе, и в радости. Но главное, здание это с куполами синими или золочёными, с крестами да колоколенками вырастало будто само по себе, как деревце, травка, и без него не представлялось уже понятие Родины, как без протекающей речки, растущих берёзок, полей. Оно становилось частью окружающего мира, более того, частью жизни людей: от рождения до погоста.
Есть люди, которые предчувствуют события. Как будто приёмник в них встроен, и постоянно они в потоке информации: вдруг сердце защемит, или как-то не по себе станет, тревожно, и вот уж ожидаешь событие, и чувства тебя не обманывают. Хорошо это или плохо? В неведении спокойнее: живёшь и не знаешь, а придёт – разгребаешь.
Отец Иоанн чувствовал, что не закончились события для ставшего родным ему села. Как-то тревожно было на сердце, и помимо воли в голову стали проникать мысли, которые сбивали его, он не мог сосредоточиться, пока, наконец, не вышел с алтаря и не направился к дверям.
Распахнув церковные двери, он остановился на высоком крыльце и вгляделся вдаль: со стороны села по направлению к церкви шла странная процессия: возглавлял её некто в лохмотьях с посохом, сильно хромавший, а уж за ним, чуть отставая, плелись деревенские: дети, мужчины, женщины и даже дачники. Люди шли торжественно, как на Крестном ходе. Нет, лучше, естественнее, что ли, без праздничной показухи, когда идут, поддерживая некую традицию, но не повелению сердца. Шедшие что-то тихо пели. Нужно было петь, но, наверное, они не умели, не помнили, поэтому пение было как бы без слов, но петь хотелось. А когда уж подходили к храму, чистый высокий женский голос зазвенел: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!», и все идущие подхватили эти простые слова: «Святый Боже, Святый бессмертный, помилуй нас!»
Глаза священника наполнились слезами. Они текли ручьями весенними полноводными, а он утирал их ладонями, издали же казалось, что он накладывает крест на идущих, и, воодушевлённые, они повторяли ещё и ещё молитву.
«Боже мой, – думал священник, – я двадцать