горбатого, лекаря Преториуса забираю.
– Надолго?
– Не знаю. Как получится. Оформи ему подорожную, врачебные аттестации и пусть ждет меня.
Салтыков вышел на улицу. Порыв холодного ветра задрал полы его бархатного охабня и едва не сбросил в большой сугроб у крыльца щегольскую мурмолку[8] из роскошного алтабаса[9] с соболиным отворотом. Михаил поправил шапку, плотнее запахнул на себе края охабня и осмотрелся. Шел конец апреля, а весна пока едва обозначила свое присутствие в городе серой глазурью проседавших сугробов и талыми ручьями, струящимися вдоль деревянных мостовых. Солнце припекало по-весеннему, а до костей пробиравший ветер был вполне себе зимним. Кажется, уже сама природа устала от затянувшегося ненастья.
– А ведь где-то сейчас тепло, – сокрушенно произнес Салтыков, – людишки в одних дудяшниках[10] без порток бегают!
Он резво спустился с высокого крыльца аптекарского приказа, пересек Ивановскую площадь и, пройдя по переулку между Патриаршим двором и Чудовым монастырем, направился к Собакиной башне, возле которой имел свои каменные палаты.
– Мишка, стервец, ты куда же это направился? – неожиданно прозвучал за его спиной властный голос, заставивший замереть на месте.
Глава третья
Михаил, изобразив на лице нечаянную радость, медленно повернулся на знакомый ему с рождения голос. Из остановившегося рядом возка с откинутым на крышу войлочным пологом выглядывала маленькая сухая женщина, одетая в монашеские одежды.
– Маменька, вот так оказия! А я как раз о вас вспоминал! Надо, думаю, велеть дворне возок заложить да съездить матушку проведать! Не успел подумать, и тут такое счастье!
– Счастье не корова, за титьки не выдоишь, – сузив глаза, ядовито прошипела старица Евникея, – врешь ты, Мишка, как дышишь!
Она откинулась в глубь возка и поманила за собой сына.
– Ладно, не суть! Садись, чадо, разговор у меня к тебе есть.
Михаил неуверенно потоптался у возка.
– Да я как бы домой шел… – произнес он с сомнением в голосе.
– А я подвезу! – холодно ответила старица, метнув на сына жесткий взгляд.
Недовольно кряхтя, Салтыков забрался в узкие возки и плюхнулся рядом с матерью на лавку, обитую мягкой английской бумазеей. Молчаливый возница стегнул коней вожжами, и повозка медленно заскользила в сторону Собакиной башни.
– С утра была у Великой государыни инокини Марфы Ивановны. Долго говорили! – произнесла старица и внимательно посмотрела на Михаила, видимо, ожидая вопросов, но Салтыков в ответ только кивнул головой, не проронив ни слова. Равнодушие сына раздосадовало монахиню.
– Тетка твоя сильно опечалена, – произнесла она обиженно, – но тебе, кажется, все равно, что беспокоит мать государя?
– Ну что вы, маменька, как можно такое говорить? Скажите скорее, что же тревожит тетушку-государыню?
Евникея скосила на сына недоверчивый взгляд и язвительно