просто загулял – приедет и заберет. Сделав дело, опер отправился кушать шашлык. Халявный, поскольку хозяин харчевни был у него в неоплатном долгу. За сохраненное здоровье.
Вернувшись к себе, Онищенко закурил сигаретку и настроился подумать о возвышенном. Не удалось. Оказывается, его искал начальник. Причем гневался, поскольку не нашел.
Павел Ефимович вздохнул тяжко и отправился «на ковер».
Вообще-то начальник был ничего мужик, вояка-артиллерист, недавно уволившийся и быстренько утвержденный в столоначальники повелением свыше. Милицейский стаж у него был – как у цыпленка клювик, но зато звание майора сохранено, отсюда и должность, и оклад жалования…
Онищенко майор недолюбливал, скорее всего – просто комплексовал на профессиональной почве. В розыскной работе артиллерист не понимал ни хрена. Зато организовать, потребовать, поставить задачу вояка умел и, что особенно важно, всегда был готов отчитаться перед вышестоящими. С руководством ладил и, что характерно, своих в обиду не давал. Сам дрючил. Правда, таких, как Онищенко, профессионалов дрючил аккуратно: осозновал свою некомпетентность и зависимость. Короче, должности своей начальник соответствовал.
– По Суржину есть что? – требовательно спросил майор.
– Пока немного,– осторожно ответил Онищенко.– Опросил заявителя, осмотрел рабочее место.– И осведомился многозначительно: – Что, уже звонили?
– Не твое дело,– буркнул начальник.– Иди работай. С Логутенковым свяжись, искал тебя.
Онищенко позвонил в прокуратуру:
– Искал меня, Генадьич?
– Да. Пал Ефимыч, Суржиным ты занимаешься?
– Я.
– Давай ко мне, Паша, разговор есть.
Глава шестая
Любка возвращалась домой значительно раньше, чем предполагала. Филе предложили какую-то халтуру, так что катание на пароходике, прогулка по ночному Питеру, пиво с орешками и все прочее в каком-нибудь парке типа Сосновки (лето лучше, чем зима) – отменилось.
«Ничего,– думала Любка.– Видик посмотрю с папой-мамой, высплюсь по-человечески, без комаров…»
Любкин подъезд был в третьем из последовательно расположенных дворов. Осенью и зимой, в темноте, идти страшновато. Но Любка – девушка крепкая. Треснет – мало не покажется. А сейчас лето, вообще белые ночи, светло…
Малорослый пацан отделился от подворотенной стены, заступил Любке путь. Чего ему, шибздику, надо?
– А ну, стоять!
Любка сначала даже не испугалась, а удивилась.
– Ты… – начала она.
И отшатнулась, когда лезвие ножа метнулось к ее глазам.
– А ну, стоять! – прошипел Кошатник, преграждая девке дорогу.
– Ты… Уп!
Узкое лезвие прыгнуло к носу девки, и морда у нее враз посерела. Так вот, сучка! Рост у Кошатника мелкий, зато ножик острый!
Свободной рукой Кошатник сцапал крестик у нее с груди, полоснул по шнуру и засунул в карман. Пригодится.
Любка испугалась