ко всему живому. Лошадь понуро стояла в стороне, размышляя над отсутствием овса, доброй руке хозяина и крахе надежд на ухоженное стойло. Пэк остановился напротив и ласково улыбнулся.
– Всё, красавица, теперь ты моя…
Лошадь со смешанным чувством тоски и непонимания подняла на Пэка два добрых глаза.
– Теперь я буду тебя кормить, а ты будешь меня катать… – радостно закруглил мысль Пэк.
Лум имел неприятную особенность: появляться тогда, когда это меньше всего соответствовало моменту. Может быть, это было врождённым чувством поиска неприятностей на свой зад, может быть, так звёзды легли, а может быть, так было предначертано ему в великой книге судеб. Так или иначе, но он вышел из подвала как раз в тот момент, когда Пэк осознавал всю прелесть очередного разочарования в действительности. Он лежал в пыли, а лошадь пофыркивала рядом и рыла копытом землю.
– Не накормил. Поторопился, – как можно безотносительнее попытался оправдаться Пэк.
– Угу, – кивнул Лум и добавил также безотносительно: – Тоже мне, шуршик. С морды заходить надо, с морды.
Как все существа невысокого роста, Крошка Пэк был чрезвычайно подозрителен. Ему во всём мерещились козни, подножки и подставы. Однако при всей подозрительности и язвительности где-то глубоко внутри он был наивен и очень мил. Подобное поведение надёжно скрывало глубоко ранимую натуру. Являясь по своей природе отъявленным холериком, он жаждал кипучей, деятельной самостоятельности. Интересы его распространялись буквально на всё, что попадалось на пути. В этот раз ему подвернулась лошадь, и терять такую удачу, разумеется, не хотелось, посему приходилось рисковать и не только собственными ушами.
Настроение Тихого Тука было не бог весть, а потому, толкаемый в спину могучим дуновением южных ветров, он пачкал топы1 дорожной пылью, пересекая островок дикого ковыля меж герцогскими владениями, границей которых была кромка леса за его спиной, и дебрями диких лесов Севера, в которые ему предстояло углубиться десятью минутами позже, дабы, спустя час, выйти к замку – логову Большого Бло. В те времена, о коих здесь повествуется, ковыль был необычайно высок и, не смотря на ветер, что гнул его к земле, от шуршика виднелась лишь макушка с поникшими, точно лютики, ушами. Тук возвращался в замок. И то, что дело, доверенное ему Большим Бло, по наведению ужаса на близлежащие окрестности в очередной раз провалилось, внушало к собственной персоне отвращение, от чего на душе от ушей до самого копчика было нестерпимо гадко. Он с паническим страхом осознавал, что узнай Бло о его промахах, неотступно преследующих в последнее время, по холке бы не погладили, а ещё, пожалуй, устроили бы «тёмную» с соляными ваннами. Попка же, недавно покрывшаяся едва окрепшим пушком, после последней экзекуции хорошо помнила их прелесть. Однако, что он мог поделать? Если б можно было управлять удачей! Ах, если б это было бы в его власти! Но он – шуршик-неудачник, и этим всё сказано. Когда остальные дознаются до этого, его и без того короткий век, даже не овеянный толикой славы, кончится. Шуршики не жалуют отщепенцев.