пересекала двор и скрывалась в подвале – скромность совершенно излишняя, так как удобные гостиные и кабинеты, где бы ее не потревожила никакая кошка, находились в полном и нераздельном ее распоряжении.
Если во двор заглядывал прохожий или зевака, то, убедившись, что особняк пуст, он шел своей дорогой, однако если это был сосед, проявлявший по вполне естественным причинам больший интерес к дому, то он почти всегда продолжал свои наблюдения до тех пор, пока рядом с ним не появлялся другой сосед, тоже привлеченный любопытством. В таком случае завязывался разговор, который мы можем воспроизвести как в общих чертах, так и в подробностях.
– Послушайте, сосед, – обращался тот, что не смотрел в скважину, к тому, что смотрел, – что вы там видите во дворе у господина графа де Бальзамо?
– Крысу, сосед, – отвечал тот, что смотрел, тому, что не смотрел.
– Взглянуть не позволите?
И второй ротозей в свою очередь нагибался к замочной скважине.
– Ну что, видите? – спрашивал обездоленный у счастливчика.
– Да, – отвечал тот, – вижу. Но до чего ж она жирная, сударь!
– Вы полагаете?
– Уверен.
– Я тоже так полагаю, ведь ей там приволье.
– Воля ваша, а по-моему, в доме должны были остаться лакомые кусочки.
– Лакомые кусочки, говорите?
– Да ведь господин де Бальзамо исчез слишком быстро, чтобы чего-нибудь да не оставить.
– Эх, соседушка, если дом наполовину сгорел, что в нем может остаться?
– Пожалуй, сосед, вы и правы.
И, в последний раз бросив взгляд на крысу, они расходились, испуганные, что столько наговорили о такой таинственной и деликатной материи.
И действительно, после пожара, случившегося в доме, вернее, в одной его части, Бальзамо исчез, никакого ремонта произведено не было, и особняк так и стоял заброшенный.
Пускай себе этот старый особняк, пройти мимо которого, как мимо давнего знакомого, мы не могли, – пускай себе он стоит среди ночи, мрачный и сырой, с террасами, покрытыми снегом, и крышей, изглоданной пламенем, а мы, пройдя по улице направо, посмотрим лучше на садик, окруженный стеной, и на высокий узкий дом, который, подобно белой башне, возвышается на фоне серо-голубого неба.
С крыши дома тянется к небу, словно громоотвод, труба, а точно над нею мерцает яркая звезда.
Последний этаж дома вовсе потерялся бы во мраке, если бы в двух окнах из трех, выходящих на улицу, не горел свет.
Другие же этажи мрачны и унылы. Быть может, их обитатели уже спят? Берегут, завернувшись в одеяла, такие дорогие нынче свечи и дрова, с которыми так трудно в этом году? Как бы там ни было, но четыре этажа этого дома не подают признаков жизни, тогда как пятый не только живет, но и светится, причем даже без некоторого жеманства.
Давайте постучим в дверь и по темной лестнице поднимемся на пятый этаж, где у нас с вами есть дело. Еще выше, на мансарду, ведет приставленная к стене стремянка.
У двери висит молоток;