пэра, владел несколькими скаковыми лошадьми и был знаком с нужными людьми. Он обладал внушительной внешностью – высокий, плотный, красивый, – и его голос и манеры источали глубокую уверенность в себе. Он умел пронизывать людей взором красивых серых глаз, глубокомысленно поджимать губы и таинственно качать головой в ответ на вопросы, показывая, что знает, но не имеет права отвечать. Я про себя думал, что его благородный вид и величественные манеры – нечто вроде великолепных портьер, предназначенных для того, чтобы скрывать внутреннюю пустоту. Впрочем, он, несомненно, был человек честный и благонамеренный.
Квинтус весьма гордился Джоди, гордо выпячивая грудь и сияя от радости на ипподромах от Эпсома до Йорка.
С точки зрения Квинтуса, его сын Джоди, энергичный, умный и толковый, не мог сделать ничего дурного. Квинтус верил ему во всем. А он, несмотря на отсутствие мозгов, имел достаточный вес в обществе, чтобы повлиять на мнение официальных лиц.
Как и говорил Джоди, мне не удастся ничего доказать. Если я хотя бы намекну, что он меня обворовывал, Джоди натравит на меня адвокатов и вся махина Жокейского Клуба встанет на его сторону.
– И что вы намерены делать? – спросил Чарли.
– Не знаю, – я слабо улыбнулся. – Наверно, ничего.
– Это же несправедливо!
– Любое преступление несправедливо по отношению к жертве.
Чарли сделал гримасу по поводу того, как дурно устроен наш мир, и попросил счет.
На улице мы свернули налево и пошли по Бошам-плейс. Как оказалось, мы оба оставили свои машины за углом, на Уолтон-стрит. Вечер был холодный, облачный, сухой и ветреный. Чарли спрятал уши в воротник пальто и натянул теплые черные кожаные перчатки.
– Ненавижу зиму! – сказал он.
– А я ничего против нее не имею.
– Вы еще молоды, – сказал он. – Вы просто не чувствуете холода.
– Ну, не так уж я и молод. Мне тридцать пять.
– Практически младенец.
Мы свернули за угол, и на нас яростно набросился ледяной, как в Арктике, ветер.
– Ненавижу! – повторил Чарли.
Его машина, большой синий «Ровер-3500», стояла ближе, чем мой «Ламборджини». Мы остановились у его машины, и он отпер дверцу. По улице навстречу нам шла девушка в длинном платье. Ветер рвал ее юбку, и ее волосы полоскались на ветру, как знамя.
– Очень содержательный вечер, – сказал Чарли, протягивая мне руку.
– Не то, чего вы ожидали, – сказал я, пожимая ему руку.
– Это, пожалуй, даже интереснее.
Чарли открыл дверцу и сел в машину. Девушка в длинном платье прошла мимо, цокая каблучками по мостовой. Чарли пристегнул ремень, и я захлопнул дверцу.
Девушка остановилась, постояла в нерешительности и вернулась к нам.
– Извините… – сказала она. – Я хотела спросить…
Она вроде бы передумала и замолчала.
– Не могли бы мы чем-нибудь помочь? – осведомился я.
Американка, лет двадцати с небольшим, и явно ужасно замерзла. На плечах у нее была лишь легкая шелковая шаль, а под ней – легкое шелковое платье. Без перчаток. В золотых сандалиях.