кто-то знал, что Ченчи дома, хотя обычно он в это время у себя в офисе. Может, ему в офисе об этом сказали… или по-прежнему за ним наблюдали. В любом случае я считал, что, пока Алисия не дома, я должен быть шофером до мелочей.
– Скорее, – подгонял меня Ченчи. Я неторопливо выехал из ворот. – Ради бога, скорее…
– Мы там будем. Не надейтесь.
– Ничего не могу с собой поделать.
Я ехал быстрее обычного, но ему поездка все равно показалась вечностью. Когда мы подъехали к часовне, его дочери там не оказалось.
– О нет… нет… – прохрипел он. – Я не могу… не могу…
Я с тревогой посмотрел на него, но это было просто горе, не сердечный приступ.
– Ждите, – сказал я, выходя из машины. – Я проверю.
Я обошел часовню, заглянул туда, где мы оставили выкуп, и нашел ее там – без сознания, свернувшуюся клубочком, в сером клеенчатом плаще.
Отцы – странный народ. Остаток дня Паоло Ченчи переполняла не радость за то, что его любимая дочь жива, здорова и без последствий отделалась от наркотического сна, а боязнь того, что пресса узнает, что его дочь была обнаружена практически голой.
– Обещайте, что вы не скажете, Эндрю. Никому. Вообще никому.
– Обещаю.
Он требовал с меня это обещание по меньшей мере раз семь, хотя это вовсе не было обязательно. Если кто и проболтается, так сама Алисия.
Его ужасно беспокоило, что на ней не было одежды, особенно когда мы с ним обнаружили, пытаясь ее поднять, что плащ не был одет в рукава и застегнут. Серый покров просто соскользнул с нее.
У нее было тело подростка. Гладкая кожа, хрупкие руки и ноги, груди как непроклюнувшиеся почки. Ченчи был слишком растерян, чтобы коснуться ее, и потому я, универсальный советник, просунул ее руки в рукава и получше завернул ее в плащ. Ее было легко нести. Я уложил ее на бок на заднее сиденье, подогнув ей колени и подложив под курчавую голову свой свернутый пиджак.
Ченчи сел рядом со мной на переднее сиденье – тогда-то он и начал требовать от меня обещаний. Когда мы подъехали к вилле, он поспешил в дом, выскочил оттуда с одеялом, и я отнес Алисию, благопристойно укутанную, в ее спальню в полакра площадью.
Иларии и Луизы поблизости не наблюдалось. Ченчи отпустил повариху, поскольку она была чересчур разговорчивой, и наконец спросил, заикаясь, не буду ли я любезен переодеть ее, пока не приедет врач. Ведь я уже видел Алисию, сказал он. Я обалдел, но сделал, как он просил.
Я надел Алисии через голову трикотажную голубую рубашку, просунул руки в рукава, одернул подол и подумал о том, что я и сам-то еще не совсем проснулся. Я уложил ее поверх застеленной постели и накрыл до пояса одеялом. Пульс у нее был хороший, четкий, кожа холодная, дышала она легко – наверняка ее напичкали снотворным, вот и все.
Ее тонкое лицо было спокойно, расслабленно, длинные ресницы лежали бахромчатыми полулуниями на упругой коже щек. Четкие брови, бледные губы, впалые щеки. Волосы взъерошенные, явно грязные. Пусть поспит, подумал я. Когда проснется, ей выпадет много беспокойства.
Я спустился вниз и снова застал Ченчи за бренди.