только очень влиятельных в миру людей, служителей Бога или знатных господ. Серков рассказывал ему про важную особу, его жену и дочку, схороненных здесь, но Волошин оставил без внимания ту информацию. Из всего сказанного майором он отметил для себя, что с умершим монахом или боярином в гробнице якобы закопаны были когда-то несметные сбережения, драгоценности, служившие украшением женщин почившего, а теперь они стали интересом тёмных сил. Вот за это и получил нож в спину монах Ефимий. Несомненно, что и он имел какое-то отношение к тайне этих сокровищ. Клад стал причиной его гибели…
Лёгкий шорох прервал размышления лейтенанта и заставил его насторожиться. Точно! Ошибиться он не мог. Где-то за его спиной раздались крадущиеся шаги, и пламя свечи заметно колыхнулось от движения воздуха. Однако дверь в склеп оставалась закрытой. Шорохи и поскрипывание зловещих шагов доносились от самой маленькой гробницы, что находилась несколько в отдалении от усыпальниц родителей. Там где-то, припомнил враз Константин, приготовившийся ко всякому, находилась и ниша, в которую спихнул он мертвеца. Теперь кто-то неизвестный явно двигался оттуда. За спиной Константина в кромешной тьме он осторожно подбирался к цели. Но вдруг шаги смолкли. Всё замерло. Казалось, у Константина прекратилось биться даже сердце. Нет! Что это? Шорох возобновился. Шаги приближались. Едва уловимые. Зловещие. Волошин начал их считать. Один… Два… Сколько ещё осталось до него? В голове забегали, замелькали мысли одна страшнее другой. Нелепые и поэтому пугающие. Двигалось это неведомое и невидимое оттуда, где был им спрятан покойник! Другого там быть не могло! «Уж не сам ли мертвец поднялся из гроба? Ну, держись!» – задохнулся Константин и, перевернувшись на спину, рванулся вперёд.
Что на свете всех милее
Над гладью заспанной речки ни шороха, ни шёпота, ни звука. Замерло. Тихо всё. Благодать.
Команда, отданная Михал Палычем, чтобы никто ни гу-гу, исполнилась беспрекословно и неукоснительно. Утро над речкой и то застыло. Время, казалось, остановилось. Лишь туман постепенно садился. Прямо-таки первозданная тишина.
Рыбаки, все четверо, обмазанные с ног до шляп специальным, приготовленным тем же Михал Палычем диковинным кремом от комаров и прочей нечисти, расточая невероятные запахи и благоухания, затаились в зарослях прибрежного камыша. Каждый на своём заветном месте. Каждый умиротворён и с трепетом дожидается начала клёва. А скольких хлопот и трудов это стоило!
Для приезжающего гостя Михал Палыч заранее облюбовал и опробовал лукавый симпатичный заливчик в гуще тростника. Рыба здесь, по его словам, сама выпрыгивать станет на сковороду, успевай сачком ловить. Гость останется доволен, если знает вкус рыбалки, если хотя бы однажды держал удочку в руках.
– Удочку-то он держал. Не сомневайся, Палыч, – покачивал недоверчиво головой Игорушкин. – Только у нас он впервые. Не опозориться бы. Борис Васильевич всё в Алтай на омуля, да в Карелию на озёра выезжал. К нам ехать не соглашался. Едва мне удалось