Откуда эти братья?
– Эди, оставь эту тему, будь добра, и уйди к себе, – вполголоса просит мама.
– Это связано с тем, что у нас другие крестики, да? – не останавливается Эди. – У всех в школе крестики простые, но у нас с Иисусом. Поэтому вы подаёте объявления только в чужих городах? Из-за братьев?
– ЭДИ!
Стол трещит от папиного удара, и когда в два шага он подлетает к ней, Эди пугается, но с места не двигается. Отец лишь хватает дочь в охапку и заталкивает её,брыкающуюся, в комнату, пока растерянный Чип скулит и мама обхватывает себя руками, понимая, что отец прав.
– Почему вы напуганы?! Что ещё вы знаете?!
– На сегодня с тебя хватит! – кричит он, и хотя Эди обидно, обидно, обидно, она улавливает в округлившихся глазах отца… панику? прежде чем летит обратно к захлопывающейся двери, но не успевает – влетает скулой в резьбу и чешет лицом до самой ручки, стукаясь коленками.
Их с Чипом заперли.
Заперли!
– Почему вы не дотянетесь до них?! Почему даже говорить об этом боитесь?!
Эди трескает дверь кулаком и ещё, и ещё, и ещё, и… ещё… и… всё.
– Это нечестно, – шепчет она Чипу, глотая горячие слёзы, а Чип ложится на кровать, свешивает седую морду на чёрные лапы и смотрит на неё.
Что теперь она сделает? Почему не расскажут ей? Она бы искала вместе с ними, она бы очень, очень хотела увидеть их такими, какими не помнит: приятно хлопотными, свободными, целыми.
– Как думаешь, если бы я тогда не захотела спать?..
Чип сразу зевает – очевидно, слушать такие глупости он не намерен.
– Ты прав, – вздыхает девочка, присаживаясь рядом, и хорошенько трёт глаза, стирая слёзы и напряжение, а затем гундосит в ладони: – Но я просто не могу больше терпеть, понимаешь? Мне кажется, у меня в руках столько верёвочек от загадки, но все они запутаны, и вот эти двое, – тычет она пальцем в дверь, – совершенно не помогают своим ребячеством.
В комнате, должно быть, тихо, ведь даже Чип не двигается, но в ушах ревёт гул. Так много всего, так много всего…
По щеке ползёт вязкая капля, и руки по памяти достают из кармана лейкопластырь, пока стеклянные глаза смотрят и не видят заката за окном. Одним точным движением пальцы заклеивают порез на скуле, а затем тычутся в чёрную шерсть. Она обязательно всё распутает, ей только нужно немного времени. Времени, чтобы переварить глухое родительское отчаяние. Времени, чтобы понять их иступленный страх. Времени, чтобы избавиться от образов той ночи. Ложных и всё же леденящих.
Эди укладывает Чипа на подушку, чтобы лечь рядом и обнять, горько вздыхая ему в чёрную макушку. В конце концов, она всё ещё ребёнок, и она даже слышала, что в её возрасте нормально целовать парней, зависать в скейт-парке, не бояться носить наушники. Вместо этого она лежит один на один с семейной трагедией, смотрит на снимок из счастливого прошлого и ждёт, когда высохнет лицо.
В животе урчит – она даже печенье не взяла, так была сосредоточена на их лживом рассказе!
– Украдёшь мне косточек? – ласково спрашивает Эди Чипа, и